Дитя любви

— Леди Стивенс спрашивала меня, не хочешь ли ты на время перебраться в Эйот Аббас присмотреть за девочкой? — быстро произнесла я. — Мне показалось, что это хорошая мысль!

Кончик носа Салли слегка порозовел. Я услышала, как она прошептала что-то наподобие «милая крошка».

— Ты едешь, Салли?

Этот вопрос можно было и не задавать. Я видела, что в уме она уже нянчит ребенка, но притворилась, будто никак не может решиться.

— Девочка, говоришь?

— Самая красивая девочка в мире, Салли!

— Никогда мне не нравились красотки! — буркнула Эмили Филпотс. — Они слишком много себе позволяют!

По тому, как скривилось ее лицо, я поняла, что Эмили терзает страшная зависть. Она уже видела перед собой мрачное будущее, когда у нее не останется даже Салли, которой раньше хоть пожаловаться можно было. Внезапно мною овладела жалость к ним обеим. Я подумала, как, должно быть, это грустно — быть старой и никому не нужной!

— Но девочке в скором времени потребуется и воспитательница! — сказала я.

— Это верно! — быстро согласилась Эмили Филпотс. Лицо ее залилось краской. — Детям нужна направляющая рука задолго до того, как они начинают ходить!

— Уверена, леди Стивенс будет просить тебя приехать в Эйот Аббас вместе с Салли!

— Нет, никогда! — сказала Салли и энергично закачалась в своем излюбленном кресле-качалке. — Опять эти маленькие детишки?

— Ну что, я могу писать леди Стивенс о твоем согласии, Салли? — спросила я. — В этом же письме я упомяну про то, что с тобой приедет миссис Филпотс.

В комнате воцарилось полное счастье: носы заблестели, глаза «очутились на мокром месте», а кресло-качалка радостно заскрипело.

* * *

Жизнь превратилась в сплошную муку: я только и делала, что подсчитывала дни и прикидывала, когда я снова смогу поехать в Эйот Аббас. Я не могла ездить туда слишком часто: даже при том, что я соблюдала осторожность, уже поползли сплетни.

Харриет придумала, как я могу почаще видеться с Карлоттой, — она сама приезжала к нам и подолгу гостила. Салли Нулленс уже приступила к выполнению своих обязанностей няньки, и Эмили Филпотс тоже была там, хлопоча над одеждой девочки и вышивая ее самыми изысканными рисунками.

Вскоре Карлотта поняла свою важность. Когда она лежала в колыбельке, перебирая ножками и довольно улыбаясь, она напоминала королеву, принимающую своих придворных, и время от времени милостиво поглядывала на раболепствующую толпу, что с восхищением взирала на нее. Бенджи стал ее преданным рабом, он считал прекрасным — иметь маленькую сестричку и был ужасно рад тому, что его мать снова вернулась домой. Грегори тоже любил Карлотту до безумия, и я иногда думала, что Харриет действительно заставила его считать ребенка своим. Сама же Харриет продолжала играть роль гордой матери, а Салли Нулленс молодела с каждым днем и одновременно становилась все более агрессивной по отношению к нам, заявляя, что она «никому не позволит мешать милой крошке», и отгоняя нас от ее колыбельки. Самое странное, что она будто что-то чувствовала, поэтому никогда не выгоняла из детской меня. Она говорила, что я похожа на картину старинного художника, когда нянчусь с девочкой. По ее словам, мисс Карлотта привязана ко мне всем сердцем. Кроме того, в комнате всегда сидела Эмили Филпотс, постоянно проверяя, чистое ли белье в кроватке.

— Когда-нибудь они разорвут девочку на части, — сказала Кристабель.

Карлотта же принимала все это поклонение как само собой разумеющееся. Лишь отец едва взглянул на нее. Интересно, что бы он сказал, если б узнал, что она его внучка? Только однажды он соизволил отозваться о ней:

— Она будет в точности, как ее мамочка! — сказал он, и это прозвучало совсем не как комплимент, ибо между ним и Харриет были весьма натянутые отношения.

Так наступило лето. Я пыталась снова вести ту же жизнь, что была до «приключения». Кристабель и я вновь приступили к нашим занятиям, но мысли мои всегда были в Эйот Аббасе, с моей крошкой. Кристабель тоже казалась рассеянной, к ней снова вернулся грустный вид, и из ее горьких отзывов я заключила, что она разочаровалась в жизни.

Однажды она сказала:

— Что будет со мной, когда я стану не нужна, чтобы учить тебя?

— Ты можешь оставаться со мной, сколько захочешь, — ответила я.

— И превращусь в очередную Салли Нулленс или Эмили Филпотс?

— Такой ты никогда не станешь: ты и я — подруги!

Она отвернулась, но я успела заметить, что ее губы скривились в жалкой улыбке, которая всегда так расстраивала меня. Несмотря на ее отчужденность, мы все-таки были близки друг другу. И, кроме того, она знала обо мне больше, чем кто-либо в этом доме.

В тот год произошло многое, и моя мать очень беспокоилась. Со времени Папистского заговора, который показал, что конец нашей мирной жизни совсем близок, она не находила себе места. Я догадывалась, что она волновалась за отца.