Дитя миссионера

По его щедрости с серебром и по манерам я думал, что мы пойдем в один из лучших кварталов города. В конце концов немало серебра отправилось в это гладкое брюхо в виде еды. Но мы идем вниз, туда, где река впадает в океан. Река широкая, укрощенная, в каменных стенах, перекрещенная дугами четырнадцати - как они хвастаются - мостов. Однако мы уходим далеко, глубоко в кварталы бедноты. Чем ближе мы подходим к реке, тем сильнее она воняет. По каменным ступеням мы спускаемся к воде, мимо женщин, стирающих одежду, в небольшой городок лодок, не отходящих от причала.

У выгоревших на солнце лодок на носу краской нарисованы глаза, хоть эти лодки никогда никуда не ходят. Это дома, где живут целые семьи на расстоянии вытянутой руки друг от друга, вместе с коричневыми пыльными курами. Сушится на веревках белье, коричневые детишки бегают с лодки на лодку, из одежды у них только желтая тыква, привязанная к поясу (если ребенок упадет в воду, тыква держит его на поверхности, пока взрослые не вытащат).

Я здесь никогда не бывал. Это лабиринт, и войди я сюда один, живым бы не вышел. Даже следуя за Бароком, я Чувствую на себе тяжелые взгляды мужчин. Мы идем с лодки на лодку, они проседают и поднимаются у нас под ногами. Лодки покачиваются, зеленая река воняет мусором и гниющей рыбой, и у меня в голове мутится. Я здесь уже два с половиной года, я говорю на местном языке, но никогда не смог бы жить так, как эти южане - на головах друг у друга.

Поближе к середине, где оставлен проход для судов, мы забираемся по трапу на лодку побольше, длиной примерно в пять человеческих ростов - дом Барока. Крохотная коричневая женщина, завернутая в синюю ткань, ворошит уголь в тамписе - это такой кувшин, где возле дна есть место для закладки углей, чтобы варить пищу. Тампис большой. Я чую запах мяса, рядом в белой с синим миске стоит желтоватая простокваша. Мне снова хочется есть. Она поднимает глаза и тут же их опускает. Барок не обращает на нее внимания и переступает через аккуратную пирамиду лавандовых фруктов-коробочек; один расколот до лиловой мякоти. Я переступаю вслед за ним, нагибаюсь и подбираю одну коробочку.

- Эй! - кричит женщина. - Это не про тебя!

Барок даже не оглядывается, потому я ей подмигиваю и иду дальше.

- Желтоволосый собака-дьявол! - визжит она.

Я иду за Бароком в трюм, превращенный й просторное жилье, хотя и слишком теплое, и здесь меня ждет первый сюрприз. За столом сидит юная девушка, с обнаженными плечами и длинными волосами, и рисует кистью на бумаге.

- Паль-цы! - рычит на нее Барок.

Она так увлеклась своим рисованием, что .его не сразу замечает, и мне представляется случай посмотреть, что она рисует - длинную волнистую линию, и она так ее выводит, будто каждая волна и изгиб что-то значат. Это, конечно, не так, потому что линия ползет по всему листу.

- Пальцы, тащи это к себе!

- Там слишком жарко, - хмуро возражает она и тут поднимает глаза. Я блондинистый и загорелый - потрясающее зрелище для южной девушки, которая вряд ли видела в жизни человека не с темными волосами. Она пялится на меня, собирая бумаги, потом уходит на заднюю половину, сдвинув брови в темную полосу и тяжело топая ногами, как человек, у которого чуть-чуть не все дома,

Барок смотрит ей вслед с таким видом, будто попробовал на вкус что-то, что ему не понравилось.

- Мои гости будут позже, - говорит он. - Жди на палубе.

- Что я должен буду делать? - спрашиваю я.

- Играть на флейте и смотреть за гостями.

- И это все? - спрашиваю я. - Ты мне двадцать серебряков платишь только за то, чтобы я смотрел? - Он собирается резко ответить, и я добавляю: - Если ты мне скажешь, за чем смотреть, может, я лучше справлюсь.

- Смотри, чтобы беды не было, - говорит он. - Этого тебе достаточно.

Плохо дело, брюхом чую. Наниматель, который не доверяет своим гостям или работникам,.- это как собака с заскоком: покусаны будут все. Я мог бы уйти: вернуть ему пять серебряных, ухватить еще один фрукт-коробочку - и назад. У меня чуть меньше половины осталось от серебряка Двоюродной, неделю можно прожить вполне сносно, если спать на причалах.

- На корме есть еда. Угощайся, а если баба будет шуметь, не обращай внимания.

Я остаюсь на этой работе. Решение принимал желудок. Хет в «Притчах» говорит, что наша жизнь держится на мелочах. Насчет меня это, точно, верно.

Я ем медленной осторожно. Я знаю, что, если съесть слишком много, в сон потянет. Но зато я набиваю сумку фруктами-коробочками, клецками из голубиных яиц и красным арахисом. Особенно арахисом - человек на нем долго может прожить. Пока я ем, приходит Пальцы и садится на меня смотреть. Я уже говорил, что я невысок, обычно мужчины выше меня, а она почти моего роста. На ней школьная форма, темно-красные цвета одного из орденов, а густые волосы перехвачены сзади красным шнуром. На молодой девушке эта форма была бы хороша, а у этой только подчеркивает, что она не ребенок. Слишком она уже взрослая для обнаженных рук, для непокрытых волос, для шнура, подпоясывающего платье под самыми грудками. Она, наверное, только что после месячных.