Дитя-невидимка

Муми-папа стоял чуть поодаль — он прилагал отчаянные усилия, пытаясь найти в этой толпе трех своих попутчиков. Для него это было чрезвычайно важно. Ведь они были единственными, кого он знал. Знал, конечно, очень плохо, но все же.

Но они растворились в этом скопище хатифнаттов, папа не видел между ними никакой разницы, и его охватил тот же ужас, что и на паучьем острове. Надвинув на глаза шляпу, папа попытался придать себе независимый и непринужденный вид.

Шляпа для него являлась единственной надежной и реальной вещью на этом странном острове, где все было белым, шелестящим и зыбким.

Муми-папа уже не очень-то полагался на себя самого, но в шляпу он верил: это была весьма положительная и вполне реальная черная шляпа, внутри которой Муми-мама написала «М. П. от его М. М.», чтобы ее нельзя было спутать ни с одной шляпой на свете.

Когда последняя лодка причалила к берегу, шелестящие звуки стихли, и хатифнатты, все как один, обратили к папе свои оранжевые глаза и двинулись в его сторону.

«Сейчас начнут драться», — сразу оживившись, подумал папа. В этот момент ему очень хотелось подраться, не важно, с кем, лишь бы драться, драться и кричать, нисколько не сомневаясь, что все кругом неправы и их нужно поколотить.

Но хатифнатты были столь же не расположены к дракам, как и к спорам, недобрым мыслям или вообще к каким-либо мыслям.

Они подходили и поочередно кланялись, сотня за сотней, и папа снимал шляпу и кланялся в ответ, так что у него аж голова разболелась.

Когда мимо него прошел последний хатифнатт, папа уже и не помнил, что ему хотелось подраться. Со шляпой в лапке он шел по шепчущей траве следом за хатифнаттами и являл собой образец любезности и предупредительности.

А гроза, взобравшись в поднебесье, нависла над островом, словно грозящая обвалом стена. Высоко над морем носился ветер, гнавший перед собой перепуганные стайки взъерошенных маленьких тучек. Над водой причудливыми огоньками перемигивались отблески молний, огоньки эти то зажигались, то гасли, то снова зажигались. Хатифнатты, собравшиеся в центре острова, повернулись к югу, откуда надвигалась гроза, — точь-в-точь, как морские птицы перед бурей. Они зажигались, точно лампочки в темноте, вспыхивая вместе со вспышками молний, и в траве вокруг них пощелкивали электрические разряды.

Папа улегся на спину и принялся рассматривать блеклую островную зелень. Тонкие белесые листочки на фоне темного неба. Дома у них была диванная подушечка, на которой Муми-мама вышила узор в виде папоротника: светло-зеленые листочки на черном фоне. Очень красивая подушечка.

Сейчас гроза грохотала уже ближе. Почувствовав в лапах легкие толчки и покалывание, папа приподнялся. Собирался дождь.

Хатифнатты начали вдруг взмахивать лапами, словно бабочки крыльями. Они раскачивались из стороны в сторону, отбивали поклоны и приплясывали, и весь этот уединенный островок оглашался тонким комариным писком: они выли, жалобно и тоскливо, так свищет ветер в горлышке разбитой бутылки. Папу охватило непреодолимое желание делать то же самое. Раскачиваться из стороны в сторону, выть и раскачиваться…

Ошалевший от свиста, папа стал размахивать лапами. Он поднялся и медленно пошел в сторону хатифнаттов. «Их тайна имеет какое-то отношение к грозе, — подумал он. — Это ее они ищут, по ней тоскуют…»

Над островом сгустилась тьма, и по небу с угрожающим шипением заструились белые молнии, исчезающие в волнах. Издалека доносился шум ветра, он все нарастал и нарастал… И вот грянул гром, разразилась самая ужаснейшая гроза, которую Муми-папе когда-либо доводилось видеть.

Порыв ветра опрокинул его на траву, и над головой у него прокатывались тяжеленные грохочущие каменные экипажи, туда и обратно, туда и обратно.

Папа сидел, придерживая на голове шляпу, а вокруг бушевала буря, и он вдруг подумал: «Нет, хватит. Что это со мной стряслось? Ведь я же не хатифнатт, я муми-тролль… Что мне тут делать?»

Он посмотрел на хатифнаттов — и все ему стало ясно, он понял, что загадка их проста, как лампочка. Он понял, что гроза, сильная-пресильная гроза — это единственное, что поддерживает в них жизнь. Заряженные электричеством, они изолированы от внешнего мира. Они ничего не чувствовали, ни о чем не думали — они искали. Но когда они находили то, что им нужно, они наконец-то оживали, они начинали жить полной жизнью, и чувства переполняли их.

Несомненно, что к этому хатифнатты и стремились. Возможно, они притягивали к себе грозу, когда собирались в достаточном количестве…

«Должно быть, так и есть, — подумал Муми-папа. — Бедные хатифнатты. А я-то, сидя у себя в заливе, считал их такими необыкновенными, такими свободными… Лишь потому, что они ничего не говорят и всегда в пути. А им нечего сказать, им некуда плыть…» В этот миг небеса разверзлись, и на остров обрушился ливень, сверкающий в отблесках молний.

Папа вскочил, и глаза его стали такими же синими, как и прежде. Он закричал:

— Я иду домой! Я немедленно отправляюсь домой!