Дитя Одина

Тем большим потрясением стало для меня то, что случилось на шестой день побега. Предыдущую ночь я провел в небольшом шалаше, который сделал, сложив ветки в виде крыши над расщелиной между двумя большими камнями среди голого верещатника. Вскоре после рассвета я покинул это лежбище и начал спускаться в долину, которая шла вдоль края пустоши. Впереди виднелась купа деревьев на берегу небольшой речки, бежавшей по долине. В деревьях можно как-то укрыться, подумал я, и если повезет, найдется что-нибудь съедобное. Я углубился в рощу и шел довольно долго, пока не оказался собственно на берегу ручья. Вода в нем была чистая и мелкая и красивой рябью пробегала над коричневыми и черными камешками и зеленью водорослей. Столбы солнечного света пронзали зеленый подлесок, и птицы пели со всех сторон. Место казалось столь девственным, будто сюда никогда не ступала нога человека. Я раздвинул кусты, положил котомку на землю рядом с собой и лег на живот, чтобы погрузить лицо в воду и ощутить ее прохладу. Потом я напился прямо из ручья. Наконец, став на колени, набрал пригоршню воды и плеснул себе на шею. Тогда я утерся и поднял глаза… На другом берегу речки, шагах в десяти от меня, не больше, стоял человек. Он стоял совершенно неподвижно. Потрясенный, я понял, что он, очевидно, уже стоял там, когда я появился, и я его совершенно не заметил. А он даже не прятался. Он просто стоял неподвижно, и это обмануло меня, а еще то, что лес был полон обычным птичьим гомоном, стрекотанием насекомых, шепотом и плеском воды. Я посмотрел ему в лицо, но выражение его лица не изменилось. Он стоял и спокойно разглядывал меня. И я не ощутил никакой тревоги, ведь он был так спокоен и невозмутим.

На незнакомце был длинный плащ, довольно схожий с моим, из серой шерсти, при нем, насколько я видел, не было оружия, но один только простой деревянный посох. Я решил, что ему около пятидесяти, лицо у него было чисто выбрито, с обветренной кожей и правильными чертами, включая серые глаза, внимательно глядящие на меня. Но что заставило меня глазеть на него в полном изумлении, так это волосы. Голова у него была выбрита от уха до уха. Сзади волосы свисали до плеч, но передняя часть черепа была голой, если не считать щетины. О таких прическах я читал, когда поглощал книги в монастырской библиотеке, но никак не ожидал увидеть такое в жизни. Монахи святого Киарана — те, у которых еще оставались волосы — носили романскую тонзуру, выбривая макушку. Человек же, стоявший передо мной, тоже был выбрит по-монашески, только обычай этот вышел из моды и был запрещен церковью почти две сотни лет назад.

ГЛАВА 20

— Коль алчешь не меньше, чем жаждал, готов тебя накормить, — сказал этот призрак.

Чувствуя себя полным дураком, я встал. Незнакомец едва оглянулся на меня, уходя через подлесок. Там не видно было никакой тропы, но я смиренно перешел ручей и двинулся за ним. Вскоре мы оказались на лесной поляне, где он, очевидно, устроил себе жилище — маленькую хижину, чисто обделанную мазанку, крытую вереском и стоящую между стволами двух больших дубов. Рядом с хижиной — поленица дров, а дорожки сажи на боку большого валуна и лежащий рядом с ним закопченный котелок указывали место, где готовили пищу. Пузырь с водой висел на ветке терновника. Незнакомец вошел в хижину и снова появился с небольшим мешком в одной руке и плоской деревянной миской, в которой лежал большой шмат чего-то мягкого и желтого, — в другой. Он выложил часть содержимого мешочка в миску, размешал деревянной ложкой и протянул миску и ложку мне. Я набил рот. Это оказалась смесь масла, сушеных фруктов и зерен поджаренного ячменя. Масло было прогорклым. До этого момента я не сознавал, как я голоден. Я съел все.

Незнакомец по-прежнему молчал. Поглядывая на него поверх деревянной миски, я решил, что он, наверное, какой-то отшельник. Монахи святого Киарана иногда говорили об этих глубоко праведных людях, которые селятся в уединенных местах, подальше от других. Они хотят жить одни и общаются со своим богом в одиночестве. Вдохновителем для многих из них был святого Антоний, и они пытались следовать обычаям отцов-пустынников настолько, что даже называли свои убежища «пустынями». По своим повадкам они не слишком отличались от столпников, коим бедняга Энда попытался подражать в монастыре святого Киарана. Странно было то, что этот наполовину бритый отшельник был так гостеприимен. Настоящие отшельники не приветствуют вторгающихся в их жизнь. И не заметил я ни алтаря, ни распятия, и он не благословил пищу, прежде чем дать ее мне.

— Благодарю тебя за еду, — сказал я, отдавая ему миску. — Пожалуйста, прими мои извинения, если я вторгся в твою пустынь. Я чужой в этих краях.

— Это я вижу, — спокойно сказал он. — Это не хижина отшельника, хотя в свое время я был монахом, как, полагаю, и ты.

Он, наверное, узнал мой краденый дорожный плащ, и, может статься, во мне было что-то монашеское, то ли моя речь, то ли то, как я держал миску с едой.