Дитя Ойкумены

…на холодном блестящем столе. Над столом – древний доктор с ножиком. Ножик большущий, а белый халат – в красных пятнах. «Я здоровая! Не надо меня резать!» – но голоса нет, и даже дышать плохо получается. Слезть со стола? Руки привязаны. Ноги привязаны. Доктор улыбается всё шире и шире. Зубы у него острые, как у акулы, и в три ряда. Во второй руке доктор держит огромную вилку. Он не собирается лечить! Он хочет есть!

Острие коснулось живота. Регина завизжала…

– Замолчи сейчас же!

Голос у мамы резкий и злой.

– Ты плохая девочка! Ты мешаешь мне работать. Ты мешаешь папе спать. Ты не учишься и не слушаешься. Нам такая девочка не нужна! Мы от тебя отказываемся. А вместо тебя возьмем Труди Шпильман – она хорошая.

Одна-одинешенька. И дверь захлопнулась. Надо прижать ладошку к идентификатору! Нет, хитрая дверь не открывается.

– Это я, Регина! Пустите меня домой!

– В доступе отказано, – ядовитым голосом Труди отвечает информателла. – Ты здесь больше не живешь, плохая девочка. Уходи! Или я вызову полицию…

Вой сирен. Приближается. Сейчас полицейские арестуют плохую девочку и посадят в тюрьму…

…со всех сторон к кораблю летели злые флуктуации. Папа палил в них из плазматора, но это не помогало. Флуктуаций было очень много. Они обсели корабль, как осы – сладкую булку, и принялись его грызть. В боку «Громобоя» открылась рваная дыра, через нее в рубку просунулись щупальца и утащили папу. Регина уцепилась за папину ногу. Ее тоже выволокло наружу, прямо в черный-пречерный космос, где не было ни одной, даже самой завалящей звездочки…

В красный сенсор коммуникатора Линда попала лишь с третьего раза. Руки девочки отчаянно дрожали.

– Помогите! Скорее! Дядя Фердинанд! Мы здесь, у пруда!..

V

Жену капитан ван Фрассен нашел возле 4-го корпуса. Здесь размещались кафедры двух факультетов: иерологии, науки о социальной иерархии, и этнодицеи – науки о правах народов. Символично, подумал капитан, вспомнив разговор с охранником. Дважды символично, если приплюсовать еще и разговор с адмиралом. Ладно, отложим символы до лучших времен. Он шагнул вперед, вынимая из-за спины букет астр, приготовленный заранее…

…и задохнулся от горькой нежности.

Полчаса назад начался дождь. Анна-Мария, раскрыв силовой зонтик, стояла возле клумбы с ноготками, шалфеем и махровым гравилатом. Флюоресцирующий купол работал в «поясном» режиме. К ногам графини подтекали робкие струйки, облизывая каблучки туфель. Клумба напоминала тлеющее пепелище, оставшееся на месте родного дома: Анна-Мария ван Фрассен – погорелицу, которой негде укрыться от ливня.

Печаль в коконе, подумал капитан. Что вылупится? Эй, брат, да ты поэт! Нельзя, чтобы об этом пронюхал дядя Фриц. Поэтов в академии Генерального штаба едят без хлеба.

– Извини, – он нырнул под зонтик. – Задержался.

Силовое поле, среагировав на тепло человеческого тела, расширило защитный объем «на двоих» – и вновь замерцало.

– Нет тебе прощения, – с вялой улыбкой ответила Анна-Мария. – Ты пришел на семь минут раньше. Ты врешь, чтобы сделать мне приятное. Ничего нет лучше виноватого мужа, согласного каяться.

Приняв букет, она зарылась в астры лицом.

– Со мной связывался дядя Фриц. Я зачислен в академию. Но пока это секрет.

– Тоже мне секрет! Дядя Фриц болтлив, как сорока. Я знала это утром.

– И не сказала мне? Первой?!

– Я что, самоубийца? Дядя предупредил, что болтушек он пускает на плазму для бортовых батарей флагмана «Отчаянный».

– Есть такой флагман?

– Наверное, есть. Если болтушки еще не завоевали человечество – должен быть.