Дитя Плазмы. (Сборник)

Гуль услышал шумное пыхтение Пилберга. Как видно, терпение профессора иссякало.

— Вы непробиваемый осел, Ферги! Вот что я хотел вам сказать!

— Тогда чего ради вы зазвали меня за свой стол?

— Да оттого, что таких, как вы, тоже должен кто-то поучать!

— Благодарю покорно. — Фергюсон рассмеялся. — Честное слово, проф, не понимаю, почему вы до сих пор еще здесь? Убежден, Мудрецы приняли бы вас с распростертыми объятиями…

Мудрецы!.. Гуль вздрогнул. Вырванное из контекста слово сияющими всполохами замерцало перед глазами. Некто, обладающий голосом флейты, нежно и восхищенно прошептал его по слогам. Сначала в правое ухо, а затем, обойдя Гуля по невидимой дуге, в левое. Это не было бредом. Кто-то из них снова находился поблизости.

Агитаторы… Гуль усмехнулся. Что ж, пусть… В конце концов, это тоже было в последний раз, он не возражал.

* * *

Гуль был странным молодым человеком. То, что легко воспринимали сверстники, для него превращалось в настоящую драму. Отъезд в пионерлагерь, школьная помощь колхозу, стройотряды и, наконец, армия — все переносилось болезненно и тяжело. Тоненькие нити, связывающие с местом, где довелось впервые встать на ноги, вдоволь посмеяться и поплакать, представлялись ему чем-то вроде добрых рук, поддерживающих в трудную минуту. Всякий раз, лишаясь этой поддержки, он погружался в тоску и одиночество. Скверная черта характера.

Жить маменькиным сынком — несладко. Тем не менее Гуль не желал себя переделывать. Всесильная самостоятельность, которой так гордились окружающие, не привлекала его, скорее, наоборот, — отвращала и отталкивала.

Будучи, как ему думалось, человеком сметливым, он раскусил ее суть, и суть эта оказалась горечью недозревшего плода. Мускулы, кулаки, всепоглощающий цинизм — вот три кита, на которых покоилась личностная автономия. К каждому из этих слагаемых Гуль готов был прибегнуть и прибегал, но лишь в исключительных ситуациях, неизменно испытывая при этом стыд. Он принимал действительность, как непьющий воспринимает стакан с ядовито-бордовым портвейном. При этом он всегда знал, что пьющим ему никогда не стать. В какую бы даль ни забрасывала Гуля судьба, он никогда не приживался на новом месте. Отовсюду, сделав все возможное и невозможное, он старался вернуться домой…

— Гуль!

Вздрогнув, он обернулся. Это была Милита. Черные как смоль глаза смотрели в упор. Смешавшись, он даже не задал себе вопроса, каким образом она сумела его выследить. В размышлениях о предстоящем возвращении он забрел довольно далеко от лагеря.

— Милита?..

Лицо ее озарилось улыбкой. Она улыбалась так, словно он произнес не ее имя, а некий чарующий комплимент. Гуль почувствовал, что и его губы невольно превращаются в полумесяц.

— Пилберг велел найти тебя, — сообщила она. — Мне кажется, что старичок не в себе.

— Странно. Я видел его полчаса назад, он был в полном порядке.

Гуль старался не смотреть в глаза девушки. Их можно было сравнить с топким болотом, и, ступив раз, он всерьез опасался утонуть. Такой уж была эта Милита. Как ни смотри, всегда ощущалось неудобство, и, одолеваемые мучительной поволокой, глаза предательски возвращались к первоисточнику смущения. Что поделать? Ему нравились ее глаза. И нравился ее маленький, красиво очерченный рот. А ей, похоже, нравилось его нынешнее состояние. Он смущался, и она этим смущением откровенно любовалась. И даже сейчас, в молчании, между ними завязывалось опасное взаимопонимание. Гуль решил, что, пожалуй, Милита — единственное, о чем он будет жалеть потом…

Не сознавая, что делает, он взял девушку за локоть.

— Милита! — Шумно, как большой и неловкий теленок, он вздохнул. — Ты бы хотела уйти отсюда?

— Но ведь Пилберг ждет?..

— Ты не поняла меня… — Гуль взмахом руки обвел пространство. — Я говорю об этом. Ты бы хотела выбраться отсюда? Со мной?.. Дело в том, что это возможно, я знаю, как это сделать. Да, да! Мне рассказал Зуул! Там, в горах, есть особые проходы, которые могут вывести наружу. Правда, они во впадениях Мудрецов, но это не страшно. Они не желают нам зла и пропустят нас…

— О чем ты говоришь. Гуль! Туда нельзя ходить!

— Подожди, Милита! С чего ты взяла, что туда нельзя ходить? — Он все еще удерживал ее за руку, но это давалось непросто. Девушка начинала пятиться.

— Все обойдется. Гуль! Правда, правда! — скороговоркой тараторила она. — Ведь другие привыкают, и ты привыкнешь. А Мудрецам верить нельзя. Они ведь только и ждут этого!

— Чего ждут? Чего, черт побери?!

— Ну… Чтобы мы все пошли за ними. А там, в горах, они тут же обратят нас в свою веру и заставят работать на себя.

— Кто вбил тебе в голову эту чушь? Пилберг?

— Это не чушь! Это правда!.. Гуль, миленький, самое главное — не делай опрометчивых шагов. Отсюда нет выхода! Ведь мы пытались!.. А Мудрецы — они нашептывают. Но мы не должны их слушать, понимаешь?

Гуль с печалью отметил, что первый сентиментальный порыв прошел.

Взаимопонимание улетучилось, они снова были чужими.

Здорово же окрутил всех Пилберг! Да и чего ради он вдруг решил, что Милита обрадуется его предложению? Тоже принц нашелся!.. Гуль обозлился на себя.