Дитя слова

Лора, хотя и не отличалась уже молодостью и юношеской стройностью, была все еще женщиной привлекательной. Она выросла в семье квакеров и, махнув рукой на аттестат о высшем образовании, вышла замуж за Фредди, о чем то и дело напоминала. Как и муж, она обладала удивительной энергией. В ней было что-то от заводилы спортивных игр. Энергия и воля били в ней через край, часто проявляясь в каком-то беспокойстве, — беспокойстве, происходившем, по всей вероятности, от желания приносить пользу. У нее было милое, всегда оживленное, сияющее лицо и очень широко расставленные глаза, от чего взгляд как бы стекленел, и этот стеклянный взгляд притягивал, завораживал. Она не улыбалась, а скорее скалилась, и так интеллигентно четко расставляла своим низким, звучным голосом ударения, что слушать ее порой было утомительно. В каждой фразе она смешно подчеркивала какое-нибудь слово — скорее от застенчивости, чем от властности, хотя чаще казалось наоборот. И неизменно говорила колкости. Глаза у нее были красивые, карие; волосы, некогда темно-каштановые, а сейчас почти совсем седые, она до недавнего прошлого укладывала двумя тугими косами вокруг головы. Теперь же она перестала делать прическу и волосы висели у нее вдоль спины почти до талии. Этого ей не стоило делать: женщина с распущенными седыми волосами всегда выглядит странно, особенно если глаза у нее экзальтированно сверкают. Распустив волосы, Лора стала менее целеустремленной и прозаичной — она не утратила своей энергии, но словно бы вновь обрела неопределенную наэлектризованную пылкость юности. В последнее время у нее появился также вкус к широким свободным платьям. Сегодня на ней было нечто вроде палатки из зеленого переливчатого шелка, доходившей до лодыжек, с разрезами но бокам, сквозь которые проглядывали синие чулки. Она всегда наряжалась но четвергам, даже если в гости ждали только меня. Я неизменно это отмечал, и она знала, что я это отмечаю. Неудивительно, что я всегда брился.

— Как Кристофер? — спросила Лора. Она всегда по-матерински интересовалась моей молодежью.

— Более или менее по-прежнему. Безобиден. Колоритен. Никчемен.

— Вы уже назначили Кристоферу день? — Речь шла о том, чтобы я отвел для его встреч с друзьями определенный день.

— Человеку, не достигшему тридцати лет, не разрешается иметь приемные дни.

— Это что же — такое правило? По-моему, вы его только что изобрели.

— Хилари живет по правилам, — сказал Фредди. — У него для всего свое место.

— И свое место для всякого! — сказала Лора.

— Умение разложить по полочкам — основа существования холостяка, — сказал я.

— Ему правится жить в мире других людей и не иметь своего собственного.

— Хилари к каждому поворачивается своей стороной.

— Как вы думаете, кто сядет на место Темплер-Спенса? — спросил Клиффорд Ларр.

И они ринулись в обсуждение служебных сплетен. Лора исчезла на кухне. Она была хорошей кулинаркой, если любить такого рода еду. Я обозревал гостиную и поражался обилию дорогих безделушек и отсутствию пыли. Фредди и мой коллега но службе перешли теперь к экономике.

— Если полистать «Сибиллу»,[5] какое там изображение инфляции! — заметил Клиффорд Ларр.

Я не обижался, когда меня исключали из серьезного разговора. Невежество способствует скромности. И меня вполне устраивала отводимая мне роль развлекать дам. Женщины редко бывают напыщенными. А я не обладал способностью изображать из себя мужчину-законодателя. Фредди же Импайетт выполнял эту роль с трогательной неосознанностью. Фредди был невысокий, плотный, лысеющий, внушительный мужчина в жилете и с легкой сединой, — этакий самодовольный добряк с крупным честным лицом и приятной лошадиной улыбкой. Он не произносил буквы «р». Клиффорд Ларр был высокий, тонкий, чуть щеголеватый, непростой, нервный, ироничный человек, вооруженный сознанием своего превосходства и не терпевший дураков, — один из тех колких, нелюбезных, замкнутых эгоцентриков, которых полным-полно среди нашего чиновничества.

— A table, a table![6]

Продолжая свой разговор о фунте стерлингов, оба мужчины в ответ на призыв Лоры отправились следом за мной вниз.

— Представляете, Хилари, снова будем есть французскую мерзость!

— Я придерживаюсь точки зрения Виттгенштейна,[7] который сказал, что ему безразлично, что есть, лишь бы всегда одно и то же.

— Хилари живет на вареных бобах, за исключением тех случаев, когда ест у нас. Что вы ели сегодня на обед, Хилари?

— Вареные бобы, конечно.

— Немного белого вина, Хилари.

— Самую каплюшечку.

— Эти юноши там у вас все еще курят марихуану?

— Я понятия не имею, что они делают.

— Опять — каждому свой ящичек!

— Непременно надо будет зайти их навестить, — сказала Лора. — Я пишу сейчас новую статью. И мне кажется, я могла бы им чем-то помочь. Ну хватит, Хилари, нечего ухмыляться!

Последним увлечением Лоры было посещение лекций по социологии и интеллектуальная журналистика: она писала статьи о «молодых» для женской странички.

— Молодые — они такие бескорыстные и храбрые по сравнению с нами.

— Угу.