Дитя среди чужих

«Черт»,– подумал Генри; наконец, включились все переключатели, или, по крайней мере, большинство, и мальчик больше не думал о мистере Годинесе, который может спасти его и обсудить потом эссе об «Изгоях». Большой черный паровоз мыслей мальчика готов был с шумом протащиться по совершенно новым железнодорожным путям, а на бумажном билете, который пробил кондуктор, большими жирными буквами был проставлен штамп с одним и только одним пунктом назначения:

ПОБЕГ.

Фред медленно подошел к Генри, стратегически преграждая ему путь к двери. Генри заметил, что парты на его пути выглядели по сравнению с габаритами этого человека игрушечными,– безделушками, которые он мог легко отбросить, если Генри бросится к ним, чтобы добежать до двери, а жирные фиолетовые буквы на плакате теперь, казалось, выкрикивали Генри предупреждение: «САМЫЕ ЛУЧШИЕ, ГЕНРИ! ПОШЕВЕЛИВАЙ ЗАДНИЦЕЙ, ИЛИ ОКАЖЕШЬСЯ САМОЙ ЛУЧШЕЙ ЖЕРТВОЙ, ПАРЕНЬ!»

Фред дошел до первого ряда парт, и Генри теперь увидел, что мужчина вытащил из кармана желтого халата.

«Шприц»,– понял он и на долю секунды вспомнил поход к врачу за прививкой от столбняка (тогда ему было всего девять, и, учитывая его прошлое, он больше НИКОГДА не хотел видеть ни врачей, ни шприцов, что и привело к совершенно неприятному опыту. Дядя Дэйв потом объяснил, для чего был сделан укол, дал ему название, будто это могло успокоить охваченный ужасом разум). И теперь вид пластикового поршня с острием на конце вызывал у Генри ту же самую тошноту, от которой сводило живот. Теперь можно было не думать, что здесь происходит и что ему нужно делать. Остался лишь один вариант – бежать.

Но сначала я узнаю, о чем ты думаешь.

– Я буду кричать,– сказал Генри, используя угрозу как отвлекающий маневр, пока мысленно тянулся к уборщику; невидимый черный глаз широко раскрылся в нетерпении.

Фред рассмеялся, разум Генри достиг цели, и его затопили мысли этого человека: темные, ужасные, обманчивые.

Опасные.

Цвета, кружащие в его сознании, были чернее могилы, но почему-то яркие, словно заряженные энергией и живые. «Порочные,– перевело сознание Генри. А потом уточнило: – Смертельные».

БЕГИ.

Генри выскочил из-за стола и бросился к запертой двери. Он кричал на бегу, но все равно слышал, как парты врезаются друг в друга, пока их небрежно раскидывает в стороны разгневанный гигант.

Та же самая рука схватила Генри за шкирку и дернула назад. Вторая прошмыгнула дальше, словно большой паук, чтобы закрыть рот, когда мальчик закричал так громко, как только мог, в большую горячую ладонь, накрывшую его лицо от подбородка до скулы.

«СТОЙ!» – скомандовал его разум, и на долю секунды рука на лице слегка разжалась, будто внезапно почувствовав неуверенность, будто испугавшись. Генри яростно замотал головой.

– Ах ты маленький говнюк,– сказал мужчина незнакомым для Генри голосом – это был голос вовсе не Фреда-уборщика, а кого-то, с кем Генри встретился впервые.

Потом длинные, сильные пальцы крепко сжали его щеки, что-то твердое и острое вонзилось ему в шею, и цвета в его сознании разорвались в клочья – этакие неразличимые остатки утраченных эмоций и разбитых мыслей.

Глаза Генри остекленели. Дверь в класс расплылась, его мозг затуманился, а тело онемело.

У уха раздалось горячее дыхание, в котором скрывался шепот:

– Тихо.

И тело Генри подчинилось. «Тихо»,– мысленно повторил он про себя; этот звук походил на радиосигнал с далекой звезды. А затем мир потемнел, в ушах зазвенел белый шум, в глазах затанцевали круги, как будто фейерверк за закрытыми веками… а потом все погасло. Он упал в объятия уборщика и будто со стороны почувствовал, как его поднимают в воздух.

Белый шум оборвался, словно щелкнули выключателем. Его тело освободилось от чувств и ощущений. Он плыл по мертвому, приглушенному пространству.

«Папа»,– подумал он. Тихая, слабая мольба. Крик об утешении, о помощи.

Ответа не было.

Завеса сознания сорвалась, и Генри упал.

Поплыл в темноту, в тяжелую тишину, через бесконечную бездну внутреннего пространства.

6