Дитя среди чужих

Генри делает глубокий, успокаивающий вдох. Он нервничает, но все же шире открывает свой внутренний черный глаз, позволяя себе провалиться в сознание Другого, как камню, сброшенному со скалы во тьму.

Он сразу же узнает туманные, невинные, животные мысли создания, но на этот раз ждет; он впитывает чувства Другого, как и Другой впитывает чувства его. Генри пытается закрыться, возвести выдуманные стены между его сознанием – его чувствами – и Другим.

В какой-то степени у него получается.

На этот раз он больше себя контролирует. Он не агрессор, не жертва. Это взаимный обмен, и Генри рад, что смог достичь какого-то равновесия.

«А теперь… – думает он,– покажи мне мамочку».

Волна древней, инстинктивной любви захлестывает Генри, и он задыхается от ее силы. Это существо, этот Другой, всего лишь младенец, нерожденный ребенок, но он все равно знает любовь так же, как знает голод; распознает стремление к жизни и преследует его.

Мысли Генри скользят по новому, неизведанному руслу. Этот туннель плавный, черно-серебристый и извилистый, он ведет к новым открытиям: внутреннему восприятию окружающего мира Другого.

Оно видит многое так же, как и Генри, используя скрытую глубоко внутри психическую силу, но существо практически ничего не понимает. Мир – лишь мешанина приглушенных красок, тусклых и безжизненных для нерожденного разума. Но потом…

Там.

Генри видит ее.

Ослепляющее белое пламя среди мрака окружающего мира, такое яркое и приветливое, что может ослепить кого угодно, кроме нее. Она – источник каждой потребности, каждого желания; источник его любви, его нужды.

И она уже близко.

«Нет»,– думает Генри.

Она здесь.

Продвигаясь дальше, экспериментируя так, как никогда прежде, он пытается установить мост между ними, сильную психическую связь, и у него получается довольно легко. Генри это кажется чужим, но приятным. Нет ни ненависти, ни насилия, хотя он чувствует ее пристальный взгляд. Он не спрятан; она видит его так же ярко, как он видит ее.

Она видит их всех. Она чует их всех.

Генри не может больше поддерживать эту связь, но он хочет остаться, быть частью этой странной связи, этого странного знакомства.

Вернись, Генри!

Генри слышит голос отца, но игнорирует его, все дальше погружаясь в психический поток. Он хочет пообщаться с ней, узнать, кто она и что из себя представляет.

Генри, НЕТ! ВЕРНИСЬ!

Его тянут, будто засасывают назад через скользкую, тонкую воронку. Генри представляет, как его вытаскивают из-под притяжения черной дыры.

Он задыхается, и его глаза открываются темноте. Тихое шипение и позвякивание обогревателя рядом с его кроватью, грубая ткань одеял, влажный холодный воздух, пульсирующая боль в руке и на лбу.

«Я будто снова очнулся от комы»,– думает он.

Измученный, он снова закрывает глаза, но на этот раз, чтобы отдохнуть.

Тень в виде мужчины стоит в ногах его кровати, наблюдает, как мальчик погружается в сон.

* * *

Она сидит высоко на дереве, нюхает воздух, золотистые глаза светятся в темных ветвях. Она наблюдает за домом, изучает высокое затемненное окно, словно в раздумье. Она издает череду небольших звуков – туктуктуктук – звучит как занятой дятел, а потом из глубины горла вырывается медленный, мягкий стон.

Сырые полоски свежего мяса подвешены на ближайшей ветке, кровь медленно капает на землю внизу. Грязь впитывает все, что может.

5

Жесткий, бледный свет рассвета проникает сквозь щели в одеялах и досках, прикрывающих окна первого этажа дома, придавая грязным стенам серый оттенок и обнажая каждый дефект измятого древнего пола. В воздухе летают пылинки, и – если бы не вид – Пит проснулся бы несчастным и подавленным от того, что снова застрял в такой дыре.

Вместо этого Пит наблюдает за дыханием Дженни, не обращая внимания на окружающие его недостатки.

Девушка и ее брат расположились в дальнем конце помещения, которое, как он предполагает, раньше было гостиной. Они оба все еще спят после ночной смены.

После того, как парень проскользнул мимо Лиама, Джим больше не хотел рисковать. Отныне они держали круглосуточную вахту, пока все не закончится. Пит расположился подальше от странной семейки – «наверное, он ее трахает»,– подумал мужчина с одновременным отвращением и возбуждением,– потому что знал, что эта стерва ненавидит его, и не хотел усложнять все еще больше. Когда они сидели в тюрьме, Грег часто говорил о сестре-близнеце так, как большинство парней говорят о своих женах или подружках, а потом его выпустили – всего за несколько месяцев до того, как вышел срок самого Пита за взлом с проникновением.

– Она злая, как и ты,– любил говорить Грег и смеялся. За несколько дней до освобождения он сказал Питу: – Только она будет ждать меня, когда я выйду из этих больших ворот, она и никто другой. Потому что больше никого нет.