Дитя среди чужих

Но теперь Пит знает. Он все знает.

Что бы там ни было, оно живое. И у него есть защита. Хуже того, оно сыграло свою роль в кошмарах этого дома. И Пит этого не потерпит.

Просто не может.

— La venganza es un placer de dioses,[7] — шепчет он, шагая вперед, теперь всего в нескольких футах от этого нечто. Он крепче сжимает рукоятку ножа. Его улыбка становится шире. — К черту тебя, — говорит Пит.

Он вонзает нож в сердцевину кокона, вытаскивает лезвие, скользкое от коричневой слизи, и вонзает обратно снова, и снова, и снова.

При последнем ударе нож погружается так глубоко — так легко, — что вместе с ним входит весь кулак Пита, прямо сквозь разбитую скорлупу в студенистую субстанцию.

— Твою мать! — кричит он, отходя назад.

Тяжело дыша, с бисеринками пота на лице и шее, татуировка собачьей пасти на кадыке подпрыгивает при каждом тяжелом вдохе, выражение мстительной ярости на лице Пита меняется растерянностью. Нулевой результат сначала разочаровывает, а потом тревожит.

Только сейчас, когда солнечные лучи проникают в маленькое помещение, рассеивая тени и раскрывая детали, Пит замечает большую щель в верхней части кокона. Будто то, что находилось внутри этой штуки, вылезло (вероятно, недавно) наружу.

— Нет, — говорит мужчина и с гортанным проклятием хватает разорванные останки кокона, пытается сорвать его, сбить с потолка и бросить на землю. Вместо этого кокон рассыпается у него между пальцами. Он отбрасывает грязные комья опавших листьев, пригоршни грязи, пропитанной вонючей, склизкой жидкостью.

Он смотрит в открытую комнату с раскрытой тайной и понимает, что там ничего нет.

Пусто.

Он роняет всю эту кашу на землю и замечает, что там уже образовалась лужица.

За ним резко что-то шевелится.

Пит поворачивается, держа в напряженной руке нож острием вперед, целясь им в темные углы, как пистолетом, талисманом.

Что-то скользкое, длинное и темное крадется в тенях, сгустившихся на полу в дальнем конце комнаты. Затем черная фигура движется вверх, взбираясь по кирпичной стене, пока не достигает высокого угла. Маленькие белые глазки смотрят на него из темноты. Раздается тихое шипение, и в открытом рту показываются крошечные заостренные зубы.

— Да какого хрена? — бормочет Пит себе под нос и делает шаг к этому существу, вытянув нож, временно забыв о ране в животе, отведя другую измазанную кровью руку в сторону. Он готов бороться с этой… штукой.

Готов проделать в ней множество дыр.

Готов смотреть, как она истекает кровью.

Пит пристально следит за существом, все еще скрытым в глубокой тени, пока снаружи доносится все больше звуков — пронзительные крики ужаса и боли.

Несущественные. Неуместные.

— Тут только ты и я, херовина, — протягивает Пит. Пот заливает ему глаза, несмотря на холод в комнате. Рукоять ножа скользит в ладони, но он сжимает ее крепче, бугристые мышцы тощей руки напряглись.

Малыш перемещается на несколько футов влево от Пита так быстро, что Пит чертыхается и отскакивает назад, нож поднят выше, глаза расширены, рот скривился в предвкушающей ухмылке.

— А ты шустрый, да? — в нетерпении говорит он.

Затем существо выходит из тени на свет.

Пит давится, когда от страха в горле чувствуется кислота, а сфинктр рефлекторно сжимается, чтобы содержимое нижних отделов кишечника не оказалось в штанах.

— Что ты, черт возьми, такое? — шепчет Пит, его разбитый разум ничего не понимает, не может уловить смысл странного зверя, рычащего на него сверху вниз.

Его глаза маленькие и белые, внутри них подергиваются крошечные зрачки. Кожа темная, но скорее розоватая, чем черная, будто полупрозрачная, а пульсирующая под ней кровь кажется черной. Толстые, извилистые вены проходят по всему телу, уже более трех футов в длину и толщиной с четырехлетнего ребенка. Головка заострена кверху и усеяна щетинками. Туловище яйцевидное, как брюшко паука, но это не паук. Иначе из высокого угла подвала торчали бы восемь согнутых веток.

А у малыша всего шесть.

Он снова шипит, и Пит видит тонкую струйку слюны, стекающую из разинутой пасти.

— Голодный, pendejo? — спрашивает Пит, оскаливаясь. — Да? А знаешь, что? Я тоже! Так что давай уже без этой херни, лягушонок! А? Давай, спускайся и поцелуй дядюшку Педро, мерзкий таракан! — кричит Пит, рассекая лезвием воздух. — ДАВАЙ, ПОПРЫГАЙ, ЛЯГУШОНОК! ПРЫГАЙ, ЧЕРТОВА ТЫ…

Проклятия Пита обрываются и превращаются в крики, когда тварь — с шокирующей скоростью — отскакивает от стены с такой силой и точностью, что у Пита нет времени дернуть ножом, вместо этого он ловит тварь руками, когда та прилепляется к его груди и лицу, сбивая его с ног. Весь воздух вышиблен из его легких. А нож выскакивает из пальцев, когда мужчина врезается в землю.

— НЕ-Е-Е-ЕТ! ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ! — визжит Пит.