Дитя среди чужих

Менее чем в двенадцати милях, на южной оконечности лесистой гряды, обозначенной как Национальный лес Кливленда, притаился ветхий домик, стоящий там по единственной причине – когда-то ему был присвоен статус исторического памятника избиравшимся на один срок конгрессменом, чей прадед укрывался там несколько дней более ста лет назад. Предка конгрессмена преследовали до самого дома военнослужащие Первого кавалерийского полка армии Союза, когда он пытался пересечь пустыню и отправиться сражаться на стороне конфедератов, базирующихся в Техасе. Он и еще трое мужчин прятались там вместе с хозяйкой дома, которую взяли в заложники – вдовой средних лет по имени Хелен Баттерфилд. Позже ее застрелили из-за ночной попытки к бегству – по словам сочувствующих, она хотела предупредить о мужчинах армию Союза.

Хотя дому и было присвоено историческое значение, он так и не получил свою мемориальную доску, поскольку конгрессмен от Пятьдесят первого округа был отстранен от должности уже после одного срока.

Но даже так, дом все еще стоит.

Брошенный. Нелюбимый, нежеланный, незамеченный.

До этих пор.

Для старого дома это лишь еще одна ночь. Еще один ранний зимний вечер, опускающийся, как люк, на мягкий, золотистый полдень в Сан-Диего.

Однако обитателям дома темнота кажется зловещей. Угроза, с которой нужно бороться, словно ночь может внезапно ожить и ворваться, выбить окна и выломать двери, безжалостно вторгнуться, пожирая всех на своем пути.

Пока холод кусает пальцы и обволакивает ступни, морозит носы и щеки, люди, укрывающиеся в доме, чувствуют себя скорее в ловушке, чем в безопасности; осажденными, а не осаждающими.

Окно, которое выбил Джим, снова закрыто простыней, но холодный воздух без всяких усилий проникает внутрь. Дом почти не хранит тепло, стены тонкие и хлипкие, как картон; подвал под ними – ледник, вырабатывающий влажный холод, ползущий сквозь решето из щербатых половиц. Ветер пробирается под двери и плохо запечатанные оконные рамы, как мстительный призрак.

Дженни пришла в себя, что успокаивает Грега и позволяет всем сосредоточиться на холоде и гложущем голоде, а не на благополучии Дженни.

На кухне воняет дымом, а единственный нормальный стол теперь разбит в щепки. Время от времени личинки бесцельно ползут по полу или столешнице. Воздух, просачивающийся через разбитое окно и из подвала внизу, окончательно делает помещение непригодным для жилья. Лиам даже взял молоток Пита и оставшиеся гвозди, чтобы прикрепить запасное одеяло к пустой дверной раме и не дать холодному, вонючему кухонному воздуху проникать в остальную часть дома.

– Сейчас, наверное, градусов сорок, а такое чувство, что мы разбили лагерь в Арктике без палатки,– беззлобно замечает Грег, и Джим хмыкает в знак согласия.

Все обогреватели и топливо перенесены в гостиную. Холодильники отключены.

Еды нет совсем.

Джим уже набросал план на ночь: Лиам заступит на первую смену, потом Джим, потом Грег, потом Пит. Дженни хоть и стало лучше, но ей надо отдыхать, ведь завтра важный день – самый важный,– поэтому она не несет вахту.

Джим распорядился, чтобы ни при каких обстоятельствах они все не засыпали в одно и то же время. Кто-нибудь будет наблюдать. Слушать. Каждый час проверять парня, внимать любым странным звукам, доносящимся сверху или снаружи. Или из подвала.

Никому нельзя уходить на разведку, не разбудив Джима или Лиама.

Никому нельзя выходить на улицу в одиночку.

Лиам сидит в углу и раскладывает карты. Он прислушивается к храпу и тяжелому дыханию остальных, удивляясь, что кто-то вообще может спать. Трижды он вставал с намерением проверить, как там Генри, поговорить с Генри, узнать больше об этом существе, выяснить все, что только можно.

Три раза он садился обратно и брал в руки колоду карт.

«Пока нет,– думает он.– Может, позже».

Он не понимает своего нежелания, страха снова увидеть парня, просто поговорить с ним. Глубоко спрятанная часть его хочет спасти Генри, убедиться, что он пройдет через это, что он выживет. Другая часть жаждет безразличия, черствости человека, который потерял все и ни о ком не заботится. Человека, которого он так искусно изображал.

Когда он заканчивает третью партию в пасьянс (в прошлый раз он жульничал только один раз), то с тоской думает о сыне, гадает, как бы он сейчас выглядел, спустя столько лет. Мозг приказывает ему обрубить эти мысли, но он тасует колоду и игнорирует приказ, позволяя воображению показывать образы его вместе с сыном, в далекой жизни, в реальности, которой никогда не будет.

* * *

Наверху дела обстоят не лучше.

Зубы Генри стучат под одеялами; обогреватель, подтащенный на расстояние нескольких дюймов к его койке, извергает в его тело застоявшееся тепло, такой же эффективный, как старый вентилятор против сильного ветра. Маленькая машина не может сравниться с потоком холодного ночного воздуха, проникающего сквозь разбитое окно и скользящего по полу, по ножкам кровати, он ползет по телу Генри, прижимается к нему, как ледяной призрак, чтобы съесть заживо хрустальными зубами.