Дитя урагана

Мама меня понимала, хотя я никогда с ней об этом не говорила. Она знала, что я просто жду, пока она выздоровеет. А я даже гордилась тем, что могу облегчить ее страдания и взять на себя хозяйственные заботы на время ее болезни. Мама всеми силами старалась избавить меня от необходимости стирать и гладить, проводить целые дни за стряпней, уборкой дома и штопаньем белья. Иногда для домашней работы мама нанимала «прислугу за все»; одно время в задней комнате водворилась красивая девушка-ирландка, помогавшая мне. Но однажды ее застали с любовником, и она, заливаясь слезами, покинула наш дом. И по-прежнему Катти возилась с кастрюлями, подметала и шила, бодро, но без особого воодушевления.

В награду за мои добродетели отец часто брал меня с собой по вечерам в театр, в концерт или на собрание Королевского общества. Отцу всегда присылали билеты как представителю прессы. И стоило много дней подряд мыть тарелки и ставить заплатки, чтобы увидеть миссис Брук в «Денди Дике» и «Ниобее». Зато я ужасно опозорилась, когда впервые попала в оперу. На «Аиде» мы с отцом сидели в бельэтаже, и когда примадонна, толстая, нескладная дама в трико грязноватого цвета появилась на сцене, вращая глазами и гремя браслетами, я в восторге залилась смехом. Разумеется, я думала, что она нарочно старается быть смешной, как миссис Брук. Но вокруг сердито зашикали. Сгорая от стыда, я съежилась в кресле подле отца.

Потом отец объяснил мне, что в опере важен голос певицы, а не ее внешность. Но я все равно не могла простить этой женщине то, что она была так далека от моего представления о прекрасной эфиопской принцессе. Даже музыка оперы не произвела на меня никакого впечатления, и поэтому вся постановка казалась пародией на трагическую историю Аиды.

Совсем иные чувства вызвал у меня концерт Марка Хэмбурга[6] в ратуше. Все время, пока он играл, я сидела как завороженная, открывая для себя новый способ выражения мыслей и чувств, взволнованно и жадно стремясь познать все чудеса, которые таит в себе жизнь.

Как только маме стало лучше, я по ее настоянию начала брать уроки музыки и пения у одной из воспитанниц Марчези. С музыкой у меня обстояло не лучше, чем с арифметикой, никаких успехов в этой области я не достигла. Мальчики обычно стояли рядом и издевались надо мной, когда я перед зеркалом занималась вокальными упражнениями — мычала с закрытым ртом, что доставляло им массу радости. Но довольно скоро я уже выступала в небольших концертах на местной эстраде и, исполняя «Три зеленые шляпки» или «Робина Эдейра», могла даже растрогать слушателей до слез.

Кроме того, мама настояла, чтобы я занималась в художественной студии у мистера Фрэнка Бруксмита. Я не слишком интересовалась рисованием и живописью, хотя детьми нас водили в Национальную галерею почти каждый раз, когда там появлялась новая картина. Помню, я слышала, как родители обсуждали «Склоненное дерево» Коро и «Луна взошла» Дэвиса, сравнивая их с картинами Форда Патерсона и Тома Робертса, которым оба отдавали предпочтение.

Но я без всякой охоты ходила на уроки рисования, так как подозревала, что мама просто старается отвлечь меня от сочинительства. Обычно я, небрежно скользнув взглядом по пейзажу, не задумываясь малевала свои эскизы и не делала никаких попыток достичь большего, пока однажды мистер Бруксмит не разорвал мою работу.

— Посиди у моря полчаса и посмотри, — сказал он. — А потом попробуй нарисовать то, что увидишь.

И вот, глядя на море, я, к своему изумлению, поняла, что далеко не все оно голубое и зеленое, как я в простоте душевной предполагала. Я увидела пурпурные тени у скал, постепенно переходящие в фиолетовые, золото песка, просвечивающего на мелководье, сапфировый цвет глубин, а вдали — темную синеву горизонта. Меня так захватили эти впервые увиденные цвета и очертания скал, волн и облаков, что, когда я показала мистеру Бруксмиту свой эскиз, у него вырвался возглас удивления.

— Теперь ты поняла, как надо изучать натуру, прежде чем ее рисовать, — сказал он.

Я так и не увлеклась живописью, но все это давало мне прекрасную пищу для размышлений. Мистер Бруксмит преподал мне самый ценный урок, какой я когда-либо получала как писательница. По-новому раскрылись передо мной причудливые сплетения света и тени; я стала глубже ощущать необычайную красоту земли, неба и моря; поняла, что главное внимание надо уделять внутренней сущности природы и людей.

Я в то время брала книги из Публичной библиотеки и читала все, что проходили мои подруги на филологическом факультете университета. Один за другим я проглатывала шедевры мировой литературы, прочла Гюго, Бальзака, Гете, Метерлинка, Ибсена, Сервантеса, Жорж Санд, мадам де Сталь, Мопассана, Мольера, Анатоля Франса, Толстого, Тургенева, Голсуорси, Шоу и многих других; чтобы не забыть французский и немецкий, старалась читать на обоих языках.