Дитя в небе

Был уже час ночи. Когда в четыре часа вернулся Вертун-Болтун, я все еще смотрел «Полночь» и делал заметки.

– Почему ты мне ничего не сказал насчет анализов?

– Да я и сам не понимаю, что все это значит. У меня ремиссий было больше, чем подтяжек у Лоретты Янг.

– Но ты ведь слышал, что у Саши наметилось улучшение?

– Да. Уэбер, я понимаю, что, возможно, здесь существует связь, просто мне не хочется думать об этом. Вдруг все это окажется ерундой, и я радовался совершенно понапрасну.

Послушай, сегодня я был у друга, который болен СПИДом. И знаешь, что в нем больше всего вызывает жалость? Его надежда.

Он услышал, что в Чехословакии найдено лекарство на основе моркови. Или можно вернуться к летрилу – разумеется, если у тебя достаточно денег, чтобы смотаться в Мексику и полечиться у тамошних шарлатанов. Он как раз подумывает об этом. А еще у него есть друг, который прикидывает, не попробовать ли инъекции интерферона128 в мозг, поскольку он слышал, будто так иногда удается вылечить бешенство. Ты можешь себе представить что-либо более безумное?

Так вот, я просто не хочу уподобляться этому парню, совершенно обезумевшему от надежд и самых странных возможностей. Первое время, узнав о том, что у меня рак, я вел себя вроде него, но напрасные надежды вовсе не те друзья, на которых стоит полагаться в подобной ситуации. Поэтому я постоянно и твержу Саше: можешь быть оптимисткой, но слишком не надейся.

– Не вижу разницы.

– Оптимисты знают, что умрут, но до самого конца повсюду ищут лекарство. Люди же, которые надеются, убеждены в существовании лекарства, нужно только его найти. Вот почему они так ожесточаются, когда осознают, что это не всегда так.

– Хочешь сказать, ты реалист?

– Черт, конечно же нет. Реалист, услышав диагноз «лейкемия4 ', понимает, что обречен.

Я рассказал ему об обнаруженном мною сходстве ряда сцен в фильмах Фила и моих собственных, а потом продемонстрировал ему несколько примеров. Он даже развеселился.

– Ну и что? Просто он сразу замечал удачные эпизоды.

На следующее утро, ни свет ни заря, меня разбудила Саша. Звонили из полиции. Оказалось, что это Доминик Скэнлан, который хотел узнать, не видел ли я Чарли Пита.

Кажется к тому времени я проспал часа два – не больше.

– Слушай, Доминик, какого еще, к черту, Чарли Пита?

– Да Никапли, умник. Это его настоящее имя. Так ты его видел?

– Нет, а что?

– А то, что вчера вечером он не вернулся домой, а сегодня утром не вышел на службу. На него не похоже.

– Но ведь вчера днем он был на репетиции.

– Мы знаем, но там его в последний раз и видели. Ладно, Уэбер, если что-нибудь выяснится, я тебе позвоню. Да, кстати, понравился он тебе как актер?

– Ты же знаешь, он играет Кровавика. По-моему, подходит идеально.

– Похоже, ты не шутишь! Он парень что надо. Ладно, не бери в голову.

После этого о сне уже и думать было нечего. Я лежал, думая о мертвом актере, который выдавал себя за Стрейхорна до тех пор, пока не превратился во что-то напоминающее картофель-фри, слишком долго пробывший в микроволновке. Потом я вспомнил психопата на кладбище, урвавшего в день похорон Фила свои пятнадцать минут славы, изображая Кровавика с пугачом в руках. Потом мне на память пришел парнишка из Флориды, который убил двух детишек в точности, как Кровавик в одном из фильмов. А теперь вот исчез Чарли Цит.

Возможно ли создать зло, или оно, как какой-то ядовитый гриб, всегда растет у дороги, ожидая что его сорвут и съедят?

Создал ли Фил зло, придумав Кровавика?

Я снова вылез из постели и вернулся в гостиную, где стоял телевизор. Окна здесь выходили в небольшой дворик, в котором под пальмой стояли столик красного дерева и две скамейки. Я услышал негромкий разговор и узнал голоса Саши и Уайетта.

Она спрашивала его, почему мы так озабочены завершением «Полночь убивает». Уайетт ответил, что всем художникам хочется, чтобы их работа была доведена до конца, пусть даже это и фильм ужасов.

Даже.

2

Немного странным, хотя и верным признаком того, что работа у меня продвигается хорошо, является то, что я начинаю частенько забывать помолиться на ночь. С детства я всегда старался прочитать перед сном «Отче наш» с несколькими постскриптумами в конце. Я молюсь каждый вечер, но многого не прошу. Просто благодарю Господа. Иногда я делаю это по привычке – примерно так же, как принимаю определенную позу, чтобы быстрее заснуть – но довольно редко. Я благодарю Его за то, что Он даровал мне хорошую жизнь, и за то, что Он удерживает зверей подальше от меня.

Что бы там ни происходило со Стрейхорном и Спросоней, для меня это было лишь еще одним доказательством того, что существуют и другие «звери», однако приручены из них только жизнь и смерть, их мы знаем и соприкасаемся исключительно с ними.

Только где-то через неделю после начала съемок, я обратил внимание, что забываю возносить мои ежевечерние благодарности. Такое во время напряженной работы уже случалось и раньше, и мне это никогда не нравилось – вернее, я сам себе не нравился за свою неблагодарность.