Дитя Всех святых. Цикламор

И вновь рухнул на колени. Анн не может ничего сделать. Он не должен ничего делать. Он прекрасно знал, что там сейчас происходит: Теодора, волчья тень, покидает здешний мир, чтобы уйти в другой, тот, которому принадлежит. Второе завывание заставило его содрогнуться всем телом. Он закрыл глаза и не увидел, как рядом с ним Диана обхватила голову руками…

***

Бдение над телом сеньора де Куланжа продолжалось до зари. Когда пропел петух, Диана встала и попросила Анна следовать за нею. Едва они покинули часовню, как девушка повернулась к нему. Куда же исчезло то юное смеющееся лицо с полными щечками и сверкающей улыбкой? Волнения, слезы, недостаток сна превратили его в трагическую маску.

– Сеньор д'Орта заплатил ваш выкуп.

– Откуда вы знаете?

– Его привезла ваша жена.

– Где она?

– Ушла к своим. Я не должна была говорить вам до утра.

– Безотрадный!

Как безумный, Анн бросился к конюшням, выкликая имя своего коня. Тот предстал перед хозяином, и он вскочил на спину животного, даже не потрудившись оседлать.

Анн проскакал по скованному льдом подъемному мосту. Остановился на мгновение, прикидывая, в какую сторону направиться. И тут увидел тучу воронья, кружившую над Ионной.

Он остановился на берегу. Безотрадный заржал от ужаса. Анн соскочил на землю и позволил верному коню вернуться в замок без седока. А сам двинулся к большому серому пятну, видневшемуся посреди замерзшей реки. При приближении человека вороны взлетели. Анн опустился на колени и произнес ее имя:

– Теодора…

Перед ним лежал скелет. Волки сожрали все. Но это была точно она. Он узнал плащ из волчьих шкур, на котором лежали кости и обрывки серого шерстяного платья. Анн выпростал из-под одежды свою повязку и показал ее пустым глазницам.

– Смотри. Никогда я с нею не расставался.

Не следует печалиться. Ничего не произошло. Тень вернулась к теням, волк вернулся к волкам…

Анн долго сдерживался, убеждал себя, как мог, – и вдруг сорвался. Он кричал, стонал, рыдал, всхлипывал. Стучал кулаками по замерзшей реке, бился о нее лбом, как тараном, расшиб голову в кровь. Как безумный, стискивал он в объятиях скелет, ласкал своими окоченевшими от холода пальцами…

Где эти серые глаза, в которых отражался мир? Вместо них – лишь два черных, ужасных провала. Мир поглотила головокружительная пропасть этих пустых глазниц! Где голос, произносивший: «Любимый, летние ночи коротки»? Нет больше голоса. Нет даже рта. Только смеющиеся, смеющиеся, смеющиеся зубы!

Эти зубы он и целовал, вновь и вновь. Обдирал о них свои губы… Почувствовав, что холод вот-вот парализует его, Анн, наконец, встал. Завернул останки Теодоры в волчий плащ. Она стала легче младенца. Он взял ее на руки и двинулся со своей ношей в замок.

Он говорил с ней, баюкал, целовал в последний раз. Прижимался головой к ее черепу и заливал своей кровью, вытекавшей из многочисленных ран на лице. Кровь не замерзала: ее было слишком много. Он плакал над ней. Слезы не замерзали: их было слишком много. Они все лились и лились, затекая в пустые глазницы. Теодора плакала его слезами, и Анн плакал в Теодоре. Его слезы были водопадом, низвергавшимся через черную пропасть в потусторонний мир.

***

Останки Теодоры де Куссон, завернутые в волчий плащ, были положены перед алтарем часовни, рядом с телом Эсташа де Куланжа, завернутого в оленью шкуру.

Оба мертвеца дожидались там окончания великих холодов, ибо до тех пор о погребении не шло и речи. Невозможно было выкопать могилы в насквозь оледеневшей земле. Невозможным оказалось даже отслужить заупокойную службу, поскольку вино тоже застывало.

Анн и Диана де Куланж остались в замке одни, однако прежняя идиллия для них миновала. Настала пора траура. Анн предпочел остаться в своей прежней камере. Ключ теперь находился у него, и он запирался сам. Молодой человек собирался выйти из своего добровольного заточения лишь по окончании холодов – ради того, чтобы присутствовать на заупокойной службе.

Диана уважала его решение и не пыталась видеться с ним. Она передала для него черный камзол, принадлежавший Эсташу. В этом одеянии ее брат некогда справлял траур по погибшему отцу. Анн был благодарен ей за это.

Светлое время суток он проводил с Филиппом, который решил взять вместо фамилии отцово прозвище и называться впредь Филиппом Мышонком. Мальчик попросил Анна звать его просто «Мышонком».

Анн очень привязался к этому двенадцатилетнему мальчугану, которому был обязан жизнью. Тот вполне заслуживал столь доброго отношения. Он был удивительно смышлен. Его ум оказался таким же проворным, как и тело. Иногда создавалось впечатление, будто Мышонок схватывает мысль на лету с обезьяньей ловкостью…

Они очень помогли друг другу в выпавшем на их долю испытании. Анн обещал Мышонку, что тот станет его товарищем по приключениям, а позже, когда достигнет подходящего возраста, – и его оруженосцем. Вместе они продолжат борьбу против Сомбреномов и вместе уничтожат их!