Дитрих и Ремарк

«Десять лет — как они отлетели! За окнами опять стоит синяя ясная ночь, сигналят автомобили, портье без конца подзывает свистками такси, и звуки при этом такие, будто в каменном лесу раскричались металлические птицы. Орион стоит совсем чужой за «Уолдорф — Асторией», и только лампа на моем письменном столе светит мягко и по-домашнему. Мы больше нигде не дома, только в самих себе, а это частенько квартира сомнительная и со сквозняками.

Ах, как все цвело! Ах, как цвело! Мы часто не понимали этого до конца. Но оно было. да, было, и похитители смогли из этого мало что отнять…

Беспокойное сердце, я желаю тебе всех благ: в эти дни, когда воспоминания воскресают и окружают тесным кольцом, глядя на меня своими грустными красивыми глазами, собственной сентиментальности стесняться не приходится. да и когда вообще мы ее стеснялись? Никогда, пока дышишь и ощущаешь ее загадочные объятья, пока слышишь ее шепот и в силах еще отвратить медленное самоубийство жизни с ее картинками вне всякого времени.

Всего тебе наилучшего, беспокойное сердце! Мы вне времени, и мы молоды, пока верим в это! Жизнь любит расточителей!»

Свое 50-летие в 1948 году (про которое сказал «Никогда не думал, что доживу») Ремарк встретил у себя на вилле. Вечером пришла телеграмма от Марлен из Нью-Йорка:

«Весь день и весь вечер пыталась дозвониться до тебя. Поздравляю с днем рождения. Только потому, что я люблю тебя, не скажу тебе, как бы мне хотелось, чтобы ты оказался здесь, в этом богом забытом городе. Пума».

Ремарк посылает Марлен толстый конверт с фотографиями. Разве «небесное создание» когда-нибудь приедет сюда? Но не подает вида — подавленное настроение становится нормой, тоска сжимает сердце, только показывать это вовсе не хочется. Равику присущ бодрый тон.

«Небесное создание! Спасибо тебе за поздравительную телеграмму. Вот фотографии с домом, который ты никогда не видела. Вот тут-то я работаю, радуюсь своей жизни и сожалею о том, что ты никогда здесь не бывала. Полнолуние, террасы, вино, Йоганнес-бургер 48, жасмин, акации — чего еще желать? Когда-нибудь ты все-таки все это увидишь».

11

Летом 1949 года Альфред Хичкок предложил Дитрих роль в своем фильме «Страх сцены». Марлен согласилась при условии, что ей позволят самой выбрать парижского модельера, способного создать необходимые ей костюмы. Марлен едет в Париж, чтобы заказать серию туалетов у Диора. Ремарк тоже здесь.

Они обедают в «Медитерране» — садятся за тот самый столик, который был памятен Марлен и по визитам с Ремарком и по ужинам с Габеном. Драпировки вишневого бархата, золотые кисти на высоких окнах, за которыми сияет летний день. В хрустальных ладьях с букетиками фиалок играет солнце. Несколько секунд они рассматривают друг друга и остаются довольными: Марлен в отличном настроении, несмотря на грустные письма, Эрих совсем не плох после нервотрепки с Наташей Полей.

— Марлен, что я вижу — бант! — Он кивнул на небрежно повязанный шарф в черно-белую диагоналевую полоску, украшавший элегантный черный костюм.

— Фи, Бони! Это же Диор! Мне кажется, он самый стильный модельер. Ни бантиков, ни оборочек, ни рюшечек у меня никогда не будет. Не дождетесь — Марлен еще в своем уме. А ты… — Она окинула насмешливым взглядом его безупречную синюю тройку из бостона в тоненький белый рубчик. — Точно такой костюм я видела на Рузвельте в 1945 году.