Дитрих и Ремарк

Она появлялась на верхней ступени витой лестницы и останавливалась в ярком свете прожекторов. Замирала, давая возможность волнам восторга омыть ее с ног до головы. Потом медленно начинала спускаться к небольшой сцене. Глядя перед собой, не на миг не опуская глаз на ступеньки, никогда не касаясь перил, она величаво плыла, плотно облегавшее ее платье сверкало и переливалось, ноги от стройных бедер до атласных туфелек были одно плавное движение. Внезапно Марлен замедляла шаг, останавливалась. Слегка прильнув спиной к белой колонне, поглубже куталась в мех роскошного манто и бросала на завороженных зрителей взор своих удивительных, полуприкрытых ресницами глаз. Дразнящая улыбка слегка касалась ее губ, оркестр начинал играть вступление к первой песне. Марлен продолжала спуск.

Так было на любой сцене, где бы ни выступала Дитрих, и везде — полный фурор. Гром аплодисментов, восторги критиков и уважаемых знатоков искусства, преклонение самых талантливых и заметных мужчин.

— Милый! — звонила она в Порто-Ронко. — Только что закончила концерт в Париже в «Олимпии». И я еще дала согласие на выступление в театре Пьера Кардена. Пьер встретил меня по-царски и сразу предложил продлить гастроли. Замечательный человек, великодушный и щедрый. Почему ты не приехал?

— Немного не в своей тарелке.

— Обидно. Море цветов и полный восторг! Такой нужной я чувствовала себя только на войне.

— Надеюсь, тебе выдадут медаль за заслуги в искусстве? Во всяком случае, таковую пришлет тебе Равик. Твое фото в английском журнале — нечто умопомрачительное!

— Лондон обожает меня! Фото я видела, это когда на мне переливчатое платье из черного стекляруса и шуба из лебяжьего пуха? У нее почти трехметровый шлейф! И знаешь, чего я боюсь больше всего? Что кто-нибудь бросит в меня тухлое яйцо — шуба пропала!

— О чем ты, божественная! Кто посмеет?

— Но такое постоянно случается с другими.

— Ты никогда не была похожа на других.

— Почему опять этот грустный голос? Ты пишешь, Бони? Ты пользуешься миндальным мылом, что я тебе прислала?

— Я пишу на диво талантливо и благоухаю миндалем.

— А мне приходится иногда душиться мужским одеколоном с лавандой. Для полноты образа. В перерыве я переодеваюсь в один миг, меняю платья на фрак, и когда снова выхожу — с тросточкой и в цилиндре, — буря восторга!

— Я хорошо понимаю их, тех, кто завывает от восторга. Твой голос и манера петь завораживают. Я слушаю твою пластинку и трепещу всеми перышками. А вообще сижу тихо, только часто затачиваю карандаши…

«Камни переговариваются, листья откровенничают, тычинки красуются… молоденькая кошечка парит в танце над коврами, светлячки сами себе электростанция, а мухи-однодневки, завтра мертвые, любят друг друга в свете свечи на террасе, они символы в чистом виде… — кратчайшая трепещущая жизнь… Бог в деталях…

Пусть наш привет через горы долетит до тебя, унесенная от нас! Ника, варившая гуляш, куда ты подевалась? Бог в деталях…

В человеке тебе принадлежит только то, что ты в нем изменил… А это не медуза, это медаль за зрительский восторг, которую присудил тебе Равик».

15

Программу своих выступлений в театрах и концертных залах Дитрих продумала досконально. Она должна была держать зрителей в напряжении почти два часа и дать возможность им увидеть ее разной. Вначале кутающаяся в манто эротичная дива исполняла песни с пластинки

«Посмотрим, что выйдет у ребят из задней комнаты», «Джонни», «Ленивее девчонки не сыщешь в городке» и прочие игриво-соблазнительные шлягеры.

Потом на мгновение исчезала, чтобы сбросить манто, и снова возникала на сцене — божественно хрупкая, окутанная печалью. Теперь звучали песни с трагической темой: «Уйди от моего окна», «Когда мир был молод», «Лили Марлен», «Куда девались все цветы» — о павших на войне солдатах.

Завершали программу песни, написанные для мужчин.