Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

К н я г и н я (посыпая его цветами). Я отвечу — я! Только не надо больше мелодекламаций — это у вас выходит так безвкусно, что просто ужас. Мне за вас стыдно. Я-то другое дело, я могу себе это позволить, я ведь, того, популярно выражаюсь, княгиня — ничего не поделаешь. (Кричит.) Эй! Эй! Здравствуй, пошлость! Уж теперь-то я тобой натешусь всласть — за всю беду: мою, моих предков и их задков. Даже бедняга Скурви не кажется мне сегодня таким ничтожеством.

I I  П о д м а с т е р ь е. В проблеме предков что-то есть! Родители кое-что значат — это ж вам не инкубатор, а стало быть, и дальние предки — тоже не хухры-мухры, черт возьми! Только не надо доводить до абсурда, как все эти аристократы да деми-аристоны. Во как: это единственное, в чем я рекомендую соблюдать умеренность. Хуже нет, чем польский аристократ, — еще хуже, пожалуй, только польский полуаристократ, который уж и вовсе из ничего выпыживается. Гены, вишь, у него. Так опять же — и у доберманов, и у эрдельтерьеров...

I  П о д м а с т е р ь е (прерывает его). А ты попробуй-ка, браток, хоть что-то в этой жизни не довести до абсурда: ведь всё бытие, святое и непостижимое — это один великий абсурд — борьба чудовищ, только и всего...

К н я г и н я (пылко). А все потому, что беззаветно уверовать в Бога не...

 

Саетан бьет ее по морде, да так, что вся Княгиня буквально обливается кровью (пузырек с фуксином). Княгиня падает на колени.

 

Зубы мне выбил — зубки мои, как жемчужинки! Это ж настоящий...

 

Саетан бьет ее еще раз, она умолкает и только всхлипывает, стоя на коленях.

 

С к у р в и. Иринка! Иринка! Теперь уж никогда мне не выбраться из лабиринта твоей лунной души! (Декламирует.)

В сребристые поля бежать с тобой хочу,
Своей мечтой туда как птица я лечу.
Но ужас одинокого пути
Я не смогу во сне перенести[82]

.

I  П о д м а с т е р ь е. А утречком придешь смотреть, как рыгают от страха приговоренные тобою к смерти живые трупы. Этим ты и живешь, паскуда! А перед смертью еще и кровушку у них отсасываешь — вампиризируешь их: You vampyrise them. You rascal![83] Я был в Огайо.

С к у р в и. Меня уже не ранят эти речи. То, чего вы хотите добиться гнусным, грязным, паскудным способом, я совершу в сказочном сне о себе и о вас: всё в чудесных красках, и я — в шикарном фраке от Сквары, благоухая одеколоном «Калифорнийский Мак», как истинный денди, — спасаю этот мир одним волшебным заклятьем, но не по-вашему, а за счёт деградации культуры. Еще не утрачена магическая ценность слов, в которую верили наши поэты-пророки, а сегодня продолжают верить логистики и гуссерлисты. Я говорил об этом еще накануне кризиса: смотри мои брошюрки — которых, notabene, так никто и не читает.

К н я г и н я (на коленях). Господи, какой же он зануда!

С к у р в и. Аристократия выродилась — это уже не люди, а призраки! Слишком долго человечество таскало на себе этих призрачных вшей! Капитализм — злокачественная опухоль, он загнивает и разлагается, заражая гангреной организм, его породивший, — вот вам нынешняя общественная структура. Необходимо реформировать капитализм, не посягая на частную инициативу.

С а е т а н. Что за галиматья!

С к у р в и (лихорадочно). Либо вся земля добровольно преобразится в единую, элитически самоуправляемую массу, что почти немыслимо без финальной катастрофы, — а ее следует избежать любой ценой, — либо необходимо застопорить культуру. У меня в башке просто жуткий хаос. Создать объективный аппарат власти — элиту всего человечества — невозможно: избыток интеллекта лишает дерзости в поступках, самый премудрый мудрец ничего не додумает до конца из страха хотя бы перед собственным безумием, но и это ничто в сравнении с реальностью. Страх перед самим собой — не легенда, а факт — человечество тоже боится себя, человечество как целое устремлено к безумию — единицы это сознают, но они бессильны. Непостижимо бездонные мысли... Если б я мог оставить либеральный тон и на время с этими мыслями слиться, чтобы потом их разложить и проникнуться ими! (Задумывается, сунув палец в рот.)

К н я г и н я (встает, вытирая платком окровавленные губы). Скучно, Роберт. Все, что вы говорите, — бред социального импотента, не имеющего серьезных убеждений.

С к у р в и. Ах так? Ну, тогда до свиданья. (Выходит, не оглядываясь.)

I I  П о д м а с т е р ь е. Однако у этого мопсястого прокурора гениальное чувство формы: ушел как раз вовремя. И все-таки он слишком умен, чтоб быть сегодня кем-то: сегодня, чтобы чего-то добиться, как ни крути, а надо быть немного идиотом.