Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

С а е т а н. Но, Ендрек, дорогой, любимый мой первый подмастерье, это ж всем нонсенсам нонсенс, это ж будет несмываемое пятно на целомудренно-чистом теле нашей революции, зачатой почти непорочно. Я ведь ни на что не претендую, я согласен быть живой мумией — уже даже не отцом переворота, а эдаким добрым дедушкой. Рта не раскрою — буду сидеть себе в коробочке да молчать в тряпочку — что твой забальзамированный символ в квадрате. Тишком-молчком — как мышка под метлой — это я прибаутками пытаюсь вам зубы заговорить, да похоже, не очень-то получается, хотя Бой-то вон немало тяжких лет таким манером общественность задабривал, ну и, стурба его сука, наконец-таки задобрил. Клянусь всеми святыми, я заткнусь навеки, молчать буду, как розовый куст благовонный — только, Бога ради, не убивайте!

I I  П о д м а с т е р ь е. А что для тебя свято, дед, если ты своим длинным языком наши основополагающие иллюзии — нет, не иллюзии — что я мелю? — отсохни мой язык! — становой хребет нашего мировоззрения перебить невзначай задумал, проповедуя старческую диалектику пустоты и мрака — плод жизни, прожитой за бортом бытия?! Что для тебя свято?!

С а е т а н. Я цепенею от одной мысли...

I  П о д м а с т е р ь е. Цепеней сколько влезет, цепень хренов, — все едино не поможет. Читай свои буржуйские молитвы. Не мог ты больше быть живым вождем — ты себя безвременно ухайдакал этими клятыми папирусами и безудержной болтовней, а потому, котик, ты станешь священной, но мертвой мумией! И тогда мы остатки твоей былой силы вылущим и создадим миф о тебе: мы тебе не позволим при жизни разлагаться на глазах толпы в эдакое ховно собачье — от слова «ховать» — твоя мощь должна быть вовремя законсервирована, но — в трупе, чтоб, милок, ты не успел скомпрометировать себя — и нас тоже. Раз уж не сумел до конца своих дней дожить, как прочие велигие — и велиджявые — старцы мировой истории, то хошь-не хошь, а надо с тобой кончать. Подставляй башку, мастер — нечего на болтовню время тратить.

С а е т а н. Откуда он все это знает, сопляк зафуяренный? Видно, и впрямь не судьба мне больше чушь молоть. Хотел я перед вами исповедаться, как перед людьми, одной ногой в могиле стоя, но вы ведь тут же готовы человека топором по лбу тюкнуть.

 

Кто-то невидимый вешает сзади портьеру, как в I действии.

 

К н я г и н я (похотливо, радостно). Вот сюда ломони: в эпистрофей — во второй шейный позвонок — а потом Саетанчик еще долго-долго будет языком ворочать — ах, до чего ж мне это нравится — больше всякого йохимбина! Да рубите же его!

I I  П о д м а с т е р ь е. И зарубим — клянусь всеми голыми девками. Это, конечно, не лучшая клятва на свете, но что поделать.

 

Внезапно с левой стороны слышится звук гармошки, и что-то явно лезет из-под портьеры.

 

I  П о д м а с т е р ь е. Кой черт? Сегодня вечером мы никого не ждали! Шлюхи из «Эйфориона» для танцев и разврата заказаны на три часа ночи, после рабочего дня.

 

Вваливаются  К р е с т ь я н е — старый  М у ж и к  и  молодой  М у ж и ч о к, толкая перед собой огромный сноп соломы — за ними — деревенская  Д е в к а  с большим подносом в руках. На всех народные костюмы.

 

С к у р в и (сквозь сон). И никогда уж в бриджик не сыграть — никогда не провозгласить с напускной важностью: «три червы» или «контра», и уже не заглянуть на кофеек в «Италию», на сладких девочек, и на нее в том числе, не попялиться, не полистать уже «Курьерчик» в кроватке, и никогда, никогда больше не уснуть! Это страшно — у меня просто нервы не выдержат! — и ведь никто понять не хочет!

 

Никто его не слушает, все уставились на группу слева.

 

М у ж и к (запевает).

С дураком — о чем с ним говорить? —
Пасть заткнуть и в угол посадить!

М у ж и ч о к (подхватывает, тыча в него указательным пальцем).

А захочет дурень что сказать —
Дать по морде, но не дать болтать.

I  П о д м а с т е р ь е (стиснув зубы). Как бы вы чего не накаркали, хамье деревенское, строптивцы консервативные, мужички из народа так называемые. Или сами в морду захотели? Ааа-а?

М у ж и к («задорно»). Несмотря ни на что, мы глубоко убеждены в своей великой миссии: после падения дворянства и вылупившейся из него этой нашей уродливой канкрозной аристократии — той, что вырядилась в клеточку на аглицкий манер...