Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы

В раскрытую правую дверь двое  Л а к е е в  вносят тело  С п и к и. Она одета сильфидой: зеленое платье, голубые крылышки, на ногах зеленые туфельки с загнутыми носами. Сильно загримирована (двойная доза — так, чтобы грим был заметен из зрительного зала). Она удивительно красива и похожа на спящую. Аблопуто сбрасывает свою саблю с канапе, вдвоем с Тефуаном они переставляют канапе так, что оно стоит теперь наискосок, но не так, как раньше, а наоборот — ногами к зрительному залу. Принимают Спику из рук Лакеев и кладут ее лицом к залу — так, что ее видно слева. Голова Спики свисает к левой руке, рука касается земли. За телом идет  Б а л а н д а ш е к, поддерживаемый  Ф и т е й  и  М а р и а н н о й.

 

Б а л а н д а ш е к. Это я, я ее убил. Никто не виноват. Я выгнал ее из дому, как суку.

 

Падает у канапе на колени, целуя левую руку Спики у самой земли.

 

А б л о п у т о. Вот видите? Добрейший Баландашек сознался сам.

Б а л а н д а ш е к (резко встав). Я сознаюсь в том, в чем повинен. Но не признаю себя виновным в физическом убийстве. (Вновь падает.) Спика, Спикуся, одну тебя любил я всю свою жизнь, всю жалкую, нетворческую жизнь человека, который хотел творить, а вместо этого — коллекционировал чужие творения. О Боже! Я этого не вынесу: коллекционер и теоретик. Ох! Как низко я пал. Умираю, отравленный собственным ядом. Я тебе изменил, когда ты умирала там от руки этого дрянного актеришки Бамблиони. Я не выдержу, я умру прямо здесь.

А б л о п у т о. Чем умирать, лучше просто признайся, что это ты ее убил. Тебе все равно, а нам нет. О, нет!

Б а л а н д а ш е к (выпрямившись, на коленях). Ну пускай. Признаюсь. Это я убил мадам Тремендозу. Будь что будет.

 

Снова падает ниц.

 

Т е ф у а н (рухнув на колени по другую сторону канапе). И все же Спика была демонической женщиной. Господа и дамы! Я был ее мужем — я знаю все. Она была и остается демоном. Даже после смерти она — демон.

 

Валится на тело Спики и покрывает поцелуями ее ноги, прелестные ножки в зеленых туфельках с загнутыми носами. Тем временем из левой двери, подобно забарсученной гиене, вылетает  Р о з и к а  с распущенными волосами.

 

Р о з и к а. Я не отдам его. Он мой. Он отдался лишь мне одной в минуту глубочайших вожделений. Это и есть любовь — то, что он испытал ко мне. Остальное — чушь. Если вы его арестуете — я пойду за ним. Хочу, чтоб меня заперли с ним в одну камеру.

 

Три Дамы смеются.

 

П р а н г е р. Моя жена! О, уж это слишком. Не многовато ли я нынче выпил шампанского? (Страшным голосом.) Розика! Опомнись!

Р о з и к а. Я хочу, чтоб меня заперли с ним в одну камеру.

 

Тишина.

 

А б л о п у т о. Если бы нас, преступников — то есть что я говорю? впрочем, все едино — запирали в тюрьму с такими женщинами, я бы охотно просидел там всю жизнь.

П р а н г е р. Розика! В последний раз говорю: опомнись!

Б а л а н д а ш е к (вставая). Да не хочу я. Забери ты свою жену, господин Прангер. Это был каприз. Мне захотелось черной женщины — и больше ничего. Ну, соблазнил я твою жену, и что же? Не я, так другой сделал был это. Так не все ли равно?

Р о з и к а. О, подлый, подлый самец! Соблазнил — а теперь от меня отрекаешься!

Б а л а н д а ш е к (холодно). Где же твоя теория житейской беззастенчивости? Трамвай, гостиница, поезд, пароход — все одно, не так ли? Я человек конченый. У меня впереди только физическая боль. На нравственные муки или наслажденья я уже совершенно не способен. Любил и люблю ее одну.

 

Указывает на Спику.

 

Т е ф у а н (встает и подбегает к нему). И ты тоже? Ты, рафинированный эстет? Мы — братья. С этой минуты клянусь быть твоим другом. Я тоже любил ее одну.

 

Обнимает его и поднимает с пола.

 

Р о з и к а. Заприте меня в одну камеру с ним, этим чудовищем, этим Баландашеком. Хочу умереть от наслажденья — больше мне ничего не надо. Он тоже умрет — уж я его там забаландаю!