А б л о п у т о (выходит из залы в полной униформе; кивер под мышкой, кавалерийская сабля на боку
). Я слыхал, вы беспокоитесь о госпоже графине? Ерунда, сударь мой!! Вернется живой и здоровой, как паровой носорог[12]! Еще поживете всласть. Ничто не напрасно. Даже в страданиях, даже в мучительное бреде, если взглянуть на них издали, есть некий смысл — разумеется, скрытый, согласен, но тем не менее — смысл. Ах, сударь, я ведь тоже как-никак философ — импровизатор. Ничто не лишено смысла, даже те пьесы и стихи, которые пишет наш председатель, чтобы угробить театр и декламационные вечеринки. Поверь, господин Каликст, если кто в таких делах притворяется, это тоже имеет смысл — его собственный, смысл его притворства, а не чьего-то еще. Вот ведь какая штука! Лады, Каликст! Давай побратаемся — будем на ты.
Марианна стоит возле них, оглаживая на себе платочек.
Б а л а н д а ш е к. Весьма благодарен вам, полковник. Мельхиор? Да? (Утвердительный жест Аблопуто
.) Мельхиор! Помилуй, почему она не возвращается? Я же с ума сойду! У меня такие жуткие угрызения, что я просто не вынесу.А б л о п у т о. Угрызения подобны прыщам. Если у тебя прыщи, сходи к дерматологу: серая мазь — и через неделю ты здоров. А на духовные прыщи просто плюнь да разотри, и все тут! Видок у тебя — словно ты сыночек, брошенный маменькой. Ну же, Каликст! Выше голову! Первое дело — не терять самообладания — куражу не терять, как говорят у нас в полку. Пойду потанцую немного; сегодня я еще не танцевал. А ты бы выпил чуток — вот что. (Направляется к зале, но вдруг замечает на правой стене картину Пикассо
.) А это еще что? Пикассо? Остался? (С упреком, Баландашеку.) Ах, некрасиво, Каликст. (Оборачиваясь.) Нет, я не выдержу и рубану. Вместо зеркала. У нас в полку завсегда так. Это как в тех объявлениях: взамен венка на могилу имярека — столько-то и столько-то в пользу молодого идиота без молок. (Со свистом выхватывает саблю из ножен и что есть силы ударяет по картине; картина разлетается на кусочки.) W drebiezgi! (Небрежно отстегивает саблю и бросает на диван.) Не серчай, Каликст. Мы — люди военные, искренние, прямые. Зато на нас можно положиться, как на собственную жену. Ха! ха! ха! ха! Ха!
Улыбается.
Б а л а н д а ш е к (который стоял, словно онемев, вопит в диком отчаянии
). Мой последний Пикассо! А я думал, что хоть что-то уберег от этих варваров!М а р и а н н а (которая не дрогнула в течение всей этой сцены)
. Ээ! Мазней больше, мазней меньше. Перестаньте, господин Каликст. Оно и лучше, коли останутся одни только подлинные шедевры. Вы ведь, милостивый государь, и сами точно не знаете, не блеф ли все это!Б а л а н д а ш е к (вдруг
). А! Чтоб его черти взяли, этого Пикассо, только бы она вернулась. А тут как на зло, в довершение всех бед и ужасных предчувствий, мне захотелось черной женщины. Черной как смоль, с блеском в глазах, полных черного восточного обмана. Где же я видел такую? Или она мне приснилась?М а р и а н н а. Там в зале такая есть. Жена господина Прангера, тайного министра финансов.
Б а л а н д а ш е к. Кухарочка! Последняя просьба. Пойди туда, в залу, и осторожно, чтоб муж не заметил, пригласи эту даму сюда. Скажи, что у господина Баландашека к ней важное дело.
М а р и а н н а. А что — и пойду. Я ведь вам всегда девочек водила — пойду и теперь. Ой, только как бы тут не вышел каламбур.
Выходит направо. Баландашек падает на канапе и закрывает лицо руками, танцы и музыка достигают пика.
Т е ф у а н (входит из залы
). Да что ж такое? Все никак в себя не придет. Все еще в отчаянии из-за утраченной мазни? Но, верно, уж не настолько ты глуп, чтоб не понять значимость моих теорий. А едва поняв, следовало немедленно прекратить огорчаться. Если же этого не произошло, я буду вынужден считать вас конченым кретином.Б а л а н д а ш е к (вставая
). Ах, сударь. Горе мое стократ хуже. Моя невеста — ваша жена — не вернулась. Я сам не свой, сную как ласка в клетке. У меня скверные предчувствия. А тут еще вдруг нестерпимо захотелось черной женщины, хоть землю грызи. Я просто внутренне вою от вожделения. Вам знакомы эти внезапные животные прихоти? Невесть откуда они берутся, но человек — существо разумное — становится просто придатком к какой-то выплюнутой косточке, к какой-то рукоятке без ручки, куску затвердевшего мяса, к какой-то трубочке с кремом. Уж и не знаю — к чему?! О, это ужасно!!