Дьюма-Ки

– И кому, по-твоему, принадлежат дома между твоей виллой и этой гасиендой? – Через плечо он указал на белые стены и оранжевую крышу. На всех местных картах она обозначена как «Гнездо цапли», но я называю ее «El Palacio de Asesinos».

– Тоже мисс Истлейк?

– Ты правильно сложил два и два.

– А почему ты называешь гасиенду «Дворцом убийц»?

– Когда я думаю на английском, это «Убежище бандита». – На лице Уайрмана мелькнула виноватая улыбка. – Потому что выглядит гасиенда как то место, где главный плохиш из вестерна Сэма Пекинпа повесил бы свою шляпу. В любом случае у нас шесть красивых домов между «Гнездом цапли» и «Салмон-Пойнт»…

– Который я называю «Розовой громадой», – вставил я. – Когда думаю на английском.

Уайрман кивнул.

– «El Rosado Grande». Хорошее название. Мне нравится. Ты пробудешь здесь… как долго?

– Я снял виллу на год, но, честно говоря, не знаю. Жары не боюсь, хотя, как я понимаю, это время называют плохим сезоном, но нужно помнить об ураганах.

– Да, здесь мы все помним об ураганах, особенно после «Чарли» и «Катрины». Но дома между «Гнездом цапли» и «Салмон-Пойнт» опустеют задолго до сезона ураганов. Как и весь Дьюма-Ки. Между прочим, это место следовало бы назвать Истлейк-Айленд.

– Ты хочешь сказать, что он принадлежит ей?

– Все это сложно даже для меня, а я в прошлой жизни был юристом. Когда-то остров принадлежал ее отцу, вместе с немалым куском материковой Флориды к востоку отсюда. В тридцатых годах он продал все, за исключением Дьюмы. Мисс Истлейк принадлежит северная часть острова, в этом нет никаких сомнений. – И Уайрман обвел рукой северную оконечность Дьюма-Ки, которая, как он потом скажет, выбрита, как «киска» стриптизерши. – Земля и дома на ней, от «Гнезда цапли» – самого роскошного – до твоей «Розовой громады», где жить опаснее всего. Они приносят ежегодный доход, в котором она особо и не нуждается, потому что отец оставил ей и другим своим детям mucho dinero[57].

– И сколько ее братьев и сестер все еще…

– Ни одного, – ответил Уайрман. – Эта дочь крестного отца – последняя. – Он фыркнул, покачал головой. – Мне нужно прекратить так ее называть. – Кажется, обращался он к самому себе.

– Как скажешь. Но меня удивляет, почему не освоена оставшаяся часть острова. Учитывая непрекращающийся строительный бум во Флориде, мне это казалось безумием с того самого дня, как я впервые переехал мост.

– Ты говоришь как профессионал. Кем ты был в прошлой жизни, Эдгар?

– Брал подряды на строительство.

– Но эти дни миновали?

Я мог бы уйти от прямого ответа (недостаточно хорошо знал своего нового знакомого, чтобы откровенничать), но не зря же мы так долго хохотали…

– Да.

– И кто ты в этой жизни?

Я вздохнул и отвернулся. Посмотрел на Залив, в который можно бросить все печали и наблюдать, как они исчезают, не оставляя следа.

– Точно сказать не могу. Немного рисую. – Я запнулся, ожидая услышать его смех.

Он не рассмеялся.

– Ты не первый художник, останавливающийся в «Сал…» в «Розовой громаде». У виллы впечатляющее живописное прошлое.

– Ты меня разыгрываешь! – Я не замечал никаких свидетельств этого прошлого.

– Отнюдь, – возразил Уайрман. – Там останавливался Александр Колдер. Кейт Харинг. Марсель Дюшан[58]. А до того, как береговая эрозия подобралась к дому, угрожая скинуть его в воду… – Он помолчал. – Сальвадор Дали.

– Не может жить! – воскликнул я, потом покраснел, когда он склонил голову. На мгновение почувствовал, как давняя подруга, дикая ярость, заполнила разум, перехватила горло. «Я могу это сделать», – подумал я. – Извини. В прошлом году со мной произошел несчастный случай и… – Я замолчал.

– Не так уж трудно об этом догадаться, – указал Уайрман. – Если ты вдруг не заметил, справа у тебя недостает клешни, мучачо.

– Да. И иногда я… ну, не знаю… забываю слова.

– Понятно. В любом случае насчет Дали я не лгу. Он провел на твоей вилле три недели в тысяча девятьсот тридцать восьмом. – И практически без паузы Уайрман продолжил: – Я знаю, через что тебе пришлось пройти.

– Я в этом сильно сомневаюсь. – Я не хотел, чтобы мой ответ прозвучал грубо, но именно так он и прозвучал. И он полностью отражал мое состояние в тот момент.

Уайрман какое-то время молчал. Ветер трепал оторванный сектор зонта. Я успел подумать: «Что ж, наши потенциально интересные дружеские отношения, похоже, не сложатся», – но когда Уайрман заговорил вновь, голос его звучал спокойно и доброжелательно, словно мы и не отклонялись от основной темы:

– Отчасти освоение Дьюмы осложнено буйной растительностью. Униоле здесь самое место, но все остальное дерьмо не должно тут расти без полива. Кому-то следует разобраться, в чем дело, вот что я думаю.

– Мы с дочерью на днях отправились на разведку. К югу от гасиенды начинаются сплошные джунгли.

На лице Уайрмана отразилась тревога.

– При таком состоянии, как у тебя, Дьюма-Ки-роуд – не место для экскурсий. Она же вся разбита.

– Как будто я не знаю. Меня интересует другое. Почему это не четырехполосное шоссе с велосипедными дорожками по обеим сторонам и кондоминиумами через каждые восемьсот ярдов?