Дьюма-Ки

— Какое-то время держись от него подальше. — Едва мои слова сорвались с губ, я вдруг понял, что именно этого хочу всем сердцем. Но не только этого. Когда я думал о картинах «Девочка и корабль» (особенно о девочке в вёсельной лодке), мне хотелось сказать Илзе: «Не разговаривай с незнакомцами, не включай фен при наполненной ванне, бегай трусцой только по дорожке на территории кампуса. Никогда не пересекай Роджер-Уильямс-парк в сумерках».

Она вопросительно смотрела на меня, и мне удалось собраться с мыслями, не отвлечься от главного.

— Сразу возвращайся в колледж…

— Я хотела поговорить об этом…

Я кивнул, но сжал её руку. Показывая, что ещё не всё сказал.

— Закончи семестр. Получи оценки. Позволь Карсону закончить турне. Попытайся объективно оценить ситуацию и лишь потом встречайся с ним… понимаешь, что я говорю?

— Да… — Она понимала, но по голосу не чувствовалось, что я её убедил.

— Когда вы встретитесь, пусть это будет нейтральная территория. Я не хочу тебя смущать, но мы по-прежнему вдвоём, рядом никого нет, поэтому я тебе это скажу. Постель нейтральной территорией не является.

Она смотрела на погружённые в воду ступни. Я протянул руку. Повернул её лицом к себе.

— Когда есть нерешённые проблемы, постель — поле боя. Я не стал бы даже обедать с человеком, не уяснив для себя, в каких мы отношениях. Встретьтесь… ну, не знаю… в Бостоне. Посидите на скамейке в парке и всё обговорите. Постарайся всё прояснить для себя и убедись, что у него тоже не осталось вопросов. Потом пообедайте. Сходите на игру «Ред сокс». Или прыгните в постель, если ты сочтёшь это правильным. Я не хочу думать о твоей половой жизни, но это не значит, что, по моему разумению, ты не должна её иметь.

Она рассмеялась, и мне сразу полегчало. На смех подошёл полусонный официант, спросил, не хотим ли мы кофе. Мы хотели. Когда он отбыл, Илзе вновь повернулась ко мне.

— Хорошо, папуля. Твоя позиция мне понятна. Я всё равно собиралась сказать, что во второй половине дня возвращаюсь в колледж. В конце недели у меня зачёт по антропологии, и мы организовали небольшую учебную группу. Называется «Клуб выживших». — Она озабоченно всмотрелась в меня. — Это ничего? Я знаю, ты рассчитывал на пару дней, но теперь, после случившегося с твоей хорошей знакомой…

— Не волнуйся, милая. Всё нормально. — Я чмокнул её в кончик носа, надеясь, что с такой близи она не увидит как я доволен: и тем, что она побывала на выставке, и тем, что часть этого утра мы провели вместе, но больше всего меня радовал тот факт, что до захода солнца она будет в тысяче миль к северу от Дьюма-Ки. При условии, что сможет купить билет на самолёт. — А как насчёт Карсона?

Она молчала с минуту, болтая ногами в воде. Потом встала, взяла меня за руку, помогая подняться.

— Думаю, ты прав. Я скажу ему, что если он всерьёз воспринимает наши отношения, то должен взять паузу до Четвёртого июля.

Теперь, когда она приняла решение, её глаза вновь засияли.

— У меня будет время до конца семестра плюс месяц летних каникул. Он завершит турне, отыграет концерт в Коровьем дворце и на досуге сумеет подумать, действительно ли порвал с Блондинкой, как сам сейчас считает. Тебя это устроит, дорогой отец?

— Более чем.

— А вот и наш кофе. Следующий вопрос: как долго нам придётся ждать завтрак?

ii

На позднем завтраке Уайрман не появился, но зарезервировал ресторанный зал в «Ритце» с восьми до десяти часов. Я, понятное дело, сидел во главе стола. Собралось больше двух десятков человек, в основном друзья и родственники из Миннесоты. Такие события запоминаются надолго, участники говорят о них десятилетиями, отчасти потому, что видят так много знакомых лиц в экзотической обстановке, отчасти из-за высокого эмоционального накала.

С одной стороны, не вызывал сомнений успех парня-из-нашего-города. Они почувствовали это ещё на выставке, и их ощущения подтвердили утренние газеты. Рецензии в «Сарасота геральд трибьюн» и «Венис гондольер» были доброжелательными, хотя и короткими. Статья Мэри Айр в «Тампа трибьюн», наоборот, занимала чуть ли не целую страницу и была очень лиричной. Большую часть Мэри наверняка написала заранее. Она назвала меня «великим новым американским талантом». Моя мама (она всегда любила поворчать), сказала бы: «Добавь ещё десятицентовик — и можешь с чистой совестью подтереть жопу». Разумеется, с тех пор прошло сорок лет, и тогда купить на десятицентовик можно было куда больше, чем сейчас.

С другой стороны, все помнили об Элизабет. Некрологи ещё не появились, но в «Тампа трибьюн» на одной странице с рецензией Мэри Айр разместили в чёрной рамке крошечную, из двух абзацев, заметку под заголовком: «С ИЗВЕСТНОЙ ПОКРОВИТЕЛЬНИЦЕЙ ИСКУССТВ СЛУЧИЛСЯ УДАР НА ВЫСТАВКЕ ФРИМАНТЛА». Далее перечислялись только факты: у Элизабет Истлейк, многие годы игравшей важную роль в культурной жизни Сарасоты и проживавшей на Дьюма-Ки, вскоре после прибытия в галерею «Скотто» начался судорожный припадок, и старушку отвезли в Мемориальную больницу. К моменту подписания номера в печать сведений о её состоянии в редакции не было.