Дюма. Том 56. Ашборнский пастор

Мне хотелось прочесть ему мою проповедь, но я боялся, что в лавке его может отвлечь какой-нибудь покупатель.

Хозяин пришел по первому зову и, увидев мои оживленные глаза и радостное лицо, сказал:

— Ну-ну, дорогой господин Бемрод, похоже, вы закончили нашу проповедь?

— Да, хозяин, да, — ответил я, потирая руки.

— И вы ею довольны?

— Я в восторге от нее!

— Что ж, тем лучше, тем лучше, дорогой господин Бемрод!

— Но моего восторга еще недостаточно, надо, чтобы и вы были в восторге.

Хозяин засмеялся.

— Чтобы и я был в восторге? — повторил он. — Но что значит для такого человека, как вы, одобрение или неодобрение такого жалкого невежды, как я?

— Много значит, дорогой мой хозяин, ведь я уже не раз имел возможность убедиться в справедливости ваших суждений.

— Господин Бемрод, позвольте напомнить вам вами же рассказанную занятную историю об одном знаменитом древнегреческом художнике и бедном афинском башмачнике: «Башмачник, не суди выше башмака!»

— Пусть так, дорогой мой хозяин, — согласился я. — Оставайтесь в тех пределах, которыми вы сами решили ограничить свой ум, но в этих пределах дайте мне совет.

Медник кивнул, словно говоря: «Ну, если вы так уж этого желаете, я слушаю».

И он сел на стул.

— Дорогой мой хозяин, — обратился я к нему, — в проповеди, которую вы сейчас услышите, есть две стороны: ее содержание и ее форма.

— Сначала объясните мне, дорогой господин Бемрод, что они собой представляют: мне не хотелось бы высказывать о них свое мнение, толком в них не разобравшись.

— Это не сложно, дорогой мой хозяин, и наглядности ради я приведу сравнение, почерпнутое из вашего же ремесла: содержание — это медь, из которой вы делаете кастрюли; форма — это очертания сосуда, который вы делаете из меди.

— Понятно, — откликнулся медник. — Теперь, господин Бемрод, можно начинать, я слушаю.

Я стал читать, объясняя ему мой текст и показывая все лежащие в его основе находки. Затем я постарался сделать все возможное, чтобы он оценил в проповеди искусность и привлекательность ее формы.

Мой хозяин выслушал меня до конца, не проронив ни слова; правда, время от времени он почесывал себе ухо, а это означало, что его восхищение моей проповедью не являлось безоговорочным.

Когда я дочитал текст, он продолжал хранить молчание, но ухо чесал несколько сильнее.

— Итак? — спросил я его, не в силах сдержать нетерпение.

— Итак, господин Бемрод, — отозвался мой собеседник, — сейчас я выскажу вам мое мнение сначала о содержании вашей проповеди, о меди, из которой она сделана, не так ли?

— Да, мой дорогой друг, — согласился я с довольным видом, — с содержания и надо начинать, затем от сути вы перейдете к подробностям.

— Что касается содержания, — заявил он, — мне, безусловно, мешало его понять мое незнание латыни, но должен вам сказать, что я нахожу его немного мелким, даже пустяковым и, следовательно, недостойным величия и святости темы.

— Дорогой мой хозяин, — возразил я, — ничто не мало и ничто не велико; из самого незначительного могучий ум способен извлечь значительные суждения, точно так же как из самого значительного посредственный ум извлечет мысли слабые и пошлые… Посмотрим же, что я извлек из моей темы; вот что самое главное.

— Конечно же, дорогой господин Бемрод, вы извлекли из нее много замечательного; но все же позвольте мне по поводу формы привести сравнение, взятое из моего ремесла, как вы говорите…

— Пожалуйста, дорогой мой хозяин, пожалуйста, — отозвался я, в свою очередь улыбнувшись. — Мне действительно интересно услышать ваше сравнение.

— Вот оно. Вы знаете, господин Бемрод, что бывают кастрюли из меди и кастрюли из серебра?

— Да, дорогой мой хозяин, я это знаю, — подтвердил я, хотя мне чаще приходилось есть из первых, чем из вторых.

— Вы знаете также, что серебряные кастрюли золотят, а медь только лудят?

— Прекрасно знаю!

— Так вот, господин Бемрод, мне кажется, что вы поступили прямо противоположным образом: мне кажется, что в вашей проповеди вы лудили серебро и золотили медь.

— Это так, мой дорогой хозяин, это именно так! — обрадованно воскликнул я. — Вы угадали мою мысль… Ах, вы воистину здравомыслящий человек и редкостный советчик! Обнимите меня, мой дорогой хозяин, обнимите меня… Племянник ректора побежден, а я пастор деревни Ашборн!

Но он не развеселился и, покачав головой, предупредил меня:

— Берегитесь, господин Бемрод, берегитесь! Я заметил: все, что вы делали, доверяясь собственному сердцу, оказывалось замечательным, а все то, что вы делали, доверяясь своему уму, плохо кончалось… И я боюсь теперь одного — что вы сочинили эту проповедь, полагаясь больше на ваш разум, чем на ваше сердце…

Мне пришлось признаться себе, что в словах медника содержалась доля истины, но проповедь моя была уже закончена, мне она нравилась, и я решил прочесть ее, ничего в ней не меняя.

Так же как в первый раз, я мог пойти в Ашборн пешком; путь длиной восемь льё не мог утомить двадцатитрехлетнего молодого человека, но я был совершенно уверен в том, что получу место пастора и, не колеблясь, позволил себе роскошь и нанял одноколку.