Дюна. Последний бой Империи (СИ)

Иштван повернулся к нему правой стороной лица, так как левый глаз уже запух и совершенно закрылся. Видно было, что мужчине этому такие разговоры приходится вести не впервые в жизни, и что к ним он тщательно готовится, стараясь произвести благоприятное впечатление. Христиане казались Иштвану людьми из какого-то иного мира, поразительно легко понимающими друг друга и надсмотрщиков. Да это же уголовники! - вдруг прозвучало у него в голове, будто кто-то (или он сам?) произнёс эту фразу вслух. Поразительно похожие на Далотца с пересыльной станции, они быстро сориентировались, приняв игру, предложенную сардаукарами. Христиане! Осуждённые обратились в запрещённую религию всего за несколько дней. Кто ещё, кроме уголовников, согласится стать христианином в мире Оранжевых Католиков! Это веротерпимое философское учение, проповедующее трудолюбие и послушание, уже несколько тысячелетий как вытеснило остатки прежних религий, чей беспощадный фанатизм и отрицание фофрелюхов и стал главной причиной их запрета. Но не на Салузе Секундус...

Не на Салузе Секундус?! Не в радиоактивной имперской тюрьме?!

-- Зови меня Чарбейром, парень. Я родом с Зановара. Я в своей жизни видел всякое, и молодёжь обращается ко мне за советом. Думаю, если ты образумишься, то помиришься с Млатом. Теперь отдыхай, - он протянул руку, покрытую татуировкой, и ласково погладил Иштвана по плечу. Тот брезгливо отстранился.

-- Ну, как знаешь, парень, - произнёс Чарбейр, вставая.

Иштван, хорошо понимавший, что в бараке ему теперь жизни не будет, начал лихорадочно думать, что делать дальше. Попытаться поднять против уголовников других заключённых ? Он растерянно осмотрелся по сторонам: один из пятидесяти таких же однотипных бараков лагеря "Обитель скорби", рассчитанный на двести человек, имел сто двуэтажных коек , построенных в по две в ряд по обе стороны центрального прохода. На высоте четырёх метров под потолком болталось старомодные лампы накаливания, всего девять, включая три неработающих. Беглый осмотр поредевших рядов заключённых не выявил среди них желающих выступить против христиан, а искать их самому было бесполезно.

Обратиться к сардаукарам? Да они просто убьют его, как уже убили одного осуждённого, пытавшегося пожаловаться на христианина, избившего его стальной палкой. Иштван понял, что единственный выход из сложившегося положения - это убить Млата самому. Нанести один хороший удар киркой... Но тогда и его казнят! Разве что убить его где-то, где никто не увидит... но как это сделать?

Не будет Млата, они пришлют кого-то другого.

Потух свет. Заключённые начали поспешно занимать свои места на койках, спотыкаясь и падая в темноте. Кто-то вскрикнул, послышался звук падающего тела. Как уже случалось, поутру могли обнаружить окоченевший труп.

То тут, то там были слышны шорохи и перешёптывания. Среди заключённых образовались пары, которые становились всё более распостранённым явлением. В мире, пропитанном ненавистью, они избрали любовь, которая является злом сама по себе.

Иштван вздохнул. В животе у него заурчало - он ничего не ел с самого утра. Сжавшись в комок, он накрылся одеялом с головой, надеясь уснуть.

"Им-пе-ра-тор! Дал справедливость и закон!

Им-пе-ра-тор! Жги лазерным огнём!

Им-пе-ра-тор!В бой нас поведёт!

Император! Об-ру-шим-ся я-дер-ной гро-зой !"

Гимн сардаукаров императора

Утром седьмого дня заключённые трудового лагеря "Обитель скорби" маршировали на плацу. Иштван, чей левый глаз практически не открывался, печатал шаг вместе с остальными. Лил дождь, вероятнее всего, кислотный, а температура не достигала и пяти цельс-градусов выше ноля.

Сардаукары, безликие серые фигуры в шлемах с забралами из металлопластика, занимали периметр плаца. Фельдфебель Ка-Ласар, отличавшийся от остальных лишь какими-то понятными только сардаукарам знаками различия, был одним из них, вероятно, тем самым, что по-хозяйски стоял в центре плаца с лазеружьём наперевес. А может, он сейчас находится за пультом управления в герметичном домике для охраны? Или где-то далеко, за тысячу километров отсюда? И на самом деле он никакой не фельдфебель, а извращённый придворный, обожающий предаваться садистским развлечениям? Или даже сам...

Иштван оборвал свою мысль. Он уже дал волю своему языку однажды. Ему было холодно, и, маршируя, он мог хоть как-то согреться.