Дюжина слов об Октябре

«В Харбине ничего интересного со мной не происходило», – завершил Несмелов свои записки об уходе в Китай, словно сбивая пафос. Но сама судьба поправила его, поставив символическую и трагическую точку.

Впрочем, Несмелов прав: все самое интересное и самое страшное действительно происходило с ним на родине, которая так его и не отпустила.

Его арестовали в Харбине 23 августа 1945 года. Мягко говоря, не без оснований, – едва ли здесь можно предъявить СМЕРШу какие-то претензии.

Он не скрывался, не бежал. Сценарист Андрей Можаев – сын писателя Бориса Можаева, которому о Несмелове рассказывал вернувшийся в СССР «харбинец» Всеволод Ник. Иванов, – приводит легенду о том, что Несмелов ждал ареста по-гумилевски спокойно. Отдал честь и револьвер советскому офицеру, выпил рюмку водки и попросил расстрелять его на рассвете.

Расстреливать не стали – повезли в СССР, в Приморье.

Под стражей Несмелов держался бодро, развлекал арестантов рассказами и анекдотами.

«До самой смерти ничего не будет», – то и дело говорят персонажи его рассказов: авантюристы, сорви-головы, вояки… Не поспоришь.

Несмеловская смерть – послесловие, с четкостью оружейной детали примыкающее к рассеянным по эмигрантским изданиям стихам и рассказам. «Как красива может быть смерть и как глупа, безобразна жизнь!» – однажды написал он.

6 декабря 1945 года 56-летний Арсений Митропольский умер на цементном полу пересыльной тюрьмы пограничного поселка Гродеково от инсульта.

Дата эта в известной степени условна. Что дата, если от Несмелова не осталось ни архива, ни могилы, ни приличных фотографий…

Не расстрел – но все-таки высшая мера. Приговор, вынесенный поэту без суда, – по крайней мере, земного.

Рукописи, особенно опубликованные, горят неохотно. Однако Несмелову не повезло, как мало кому.

Он и при жизни был слишком независим, одиозен, не для всех приемлем… А после смерти вообще будто угодил в провал. В СССР по понятным причинам его не публиковали, за рубежом харбинцы и шанхайцы как-то тоже забылись после рассеяния «восточной ветви»… Владивосток и Харбин – не Москва и не Париж. К тому же ряд заметных эмигрантов считали Несмелова «близким к советским поэтам», что было таким же приговором к забвению по ту сторону рубежа, как антибольшевизм – по эту. Несмелов вновь, теперь уже после смерти, оказался на обочине.

Оправданием всех его вольных и невольных прегрешений стали тексты, а не «обряженная в никель пулька». Кадет, герой мировой войны, колчаковский офицер, авантюрист, фашист, японский пропагандист… – ничего не вычеркнуть, даже если кому-то и хотелось бы. Но теперь-то не важны ни фашизм его (да и отличался «русско-китайский» фашизм от европейского, пожалуй, серьезнее, чем итальянский от немецкого), ни работа на японцев. Все растаяло, как туман; нет больше ни Дозорова, ни Дроздова, ни даже Митропольского. Остался писатель Несмелов и не растворенные временем кристаллы его стихов и прозы. Рассыпанные по эмигрантским журналам, бережно собранные Евгением Витковским и другими подвижниками, они в 2006 году были изданы в двух томах владивостокским «Рубежом».

Написанного – не вычеркнуть.

Прожигает нежные страницы
Неостывший пепел наших строк!

…В 1999 году, как раз к натовской бомбардировке Югославии, певец Валерий Леонтьев исполнил песню на музыку Владимира Евзерова: «Каждый хочет любить, и солдат и моряк…»

Ее текст – те самые «Соперники», превратившие во Владивостоке поручика Митропольского в поэта Несмелова.

В оригинале стихотворение начиналось так:

Серб, боснийский солдат, и английский матрос
Поджидали у моста быстроглазую швейку.
Каждый думал – моя. Каждый нежность ей нес
И за девичий взор, и за нежную шейку…
И присели – врагами взглянув – на скамейку
Серб, боснийский солдат, и английский матрос.

Заканчивалось:

Каждый хочет любить, и солдат, и моряк,
Каждый хочет иметь и невесту, и друга,
Только дни тяжелы, только дни наши – вьюга,
Только вьюга они, заклубившая мрак.
Так кричали они, понимая друг друга,
Черный сербский солдат и английский моряк.

Для эстрады текст несколько поправили: «Югославский солдат и английский матрос…»

Можно по-разному относиться к Леонтьеву, поп-культуре, к тому, что несмеловский текст тронули без спроса…

А все-таки и это – возвращение.

Борис Евсеев Чукотан Отрывок из повести

Первый ревком