Дюжина слов об Октябре

– С удовольствием, – поддержал тост путешественник и осторожно снял мизинцем икринку с усов. – Торговля, насколько мне известно, ведется и нынче… но это, конечно, не тот масштаб.

– Не тот размах, – кивнул Загадов.

– Господа, господа! Это скучно, в конце концов! – воскликнула хозяйка дома. – Предлагаю начать танцы. Оленька, душка, заведи граммофон!

Оля (моя бабушка) послушно встала и вышла в другую комнату. Принесла коробку с пластинками. Граммофон стоял в углу, на ломберном столике. Большой, с огромной трубой вишневого цвета. Бабушка завела граммофон блестящей ручкой, спросила:

– Какую пластинку?

– «На сопках Маньчжурии»! – предложил Евграфов.

– Ну нет, – возразил Загадов. – Только не эту. Сей вальс ранит мое русское сердце… я каждый раз вспоминаю гнусную японскую кампанию. Цусима, Порт-Артур… Стыдно.

– Ах, дружок, какой ты чувствительный!

Он обжег супругу ненавидящим взглядом.

– А что слышно о судьбе адмирала Рожественского? – спросил господин Д.

– Шут его знает…

– Я знаю! Его будут судить, – злорадно сказал Евграфов.

– Так какую поставить пластинку? – повторила бабушка.

– Давай «Белую акацию», – распорядился Загадов.

Закрутилась пластинка, запел сладкоголосый тенор. Великий путешественник пригласил на танец мадам Загадову, журналист Евграфов сунулся было к бабушке, но та отказалась, сославшись на недомогание.

Евграфов надулся, отошел в сторону.

Белой акации
Гроздья душистые
Вновь арома-атом полны-ы-ы!.. —

заливался с пластинки певец.

Танцы получились вялые.

Пластинка кончилась. Мадам Загадова шаталась и таращила блестящие глаза. Какое счастье – она танцевала с великим Д.! Села. Грудь ея вздымалась. Роскошное платье из розового атласа с черной бархатной отделкой. Прическа с шиньоном, покрытым венецианской шапочкой из жемчужной сетки.

– Сибирь мне очень понравилась, – продолжал светскую болтовню путешественник, присаживаясь рядом. – Бескрайние степи, леса, горы… Сибирь – континент будущего!

Мадам Загадова хотела ответить, но от волнения внезапно зевнула – судорожно и сладко – и изо рта ее брызнула тонкая струйка слюны. Британец в ужасе замер при виде искаженного дамского лица.

– …а я усматриваю в ваших словах покушение на принцип гласности, – обиженно возражал Загадову журналист Евграфов. – Для чего же тогда высочайшим манифестом разрешены разные партии?

– Не должно быть никаких партий! – И Загадов схватил Евграфова за спадающий крахмальный манжет. – Дружно жить надо, одной семьей. Кто постарше, кто поумнее – тот и командовать должен. Вот я, например. Крепостным был когда-то, а сейчас – миллионщик!

– Миллионер, – поправил Евграфов.

– Миллионщик! Думаешь, легко было? Ох, нелегко. Начал с небольшого магазинчика, спекулировал мануфактурой… а уж особенно повезло, когда Сибирскую дорогу строили. И ведь сам, все сам! И так каждый может, как я, если башка варит. Партий никаких не должно быть! Слабый человек всегда в партию тянется, одному-то ему страшно. А сильный – любит сам по себе. Я – сам партия. Мое дело, мои магазины, моя фирма – вот моя партия. Ишь, детские забавы придумали. Поли-и-итика!.. Нет никакой политики – один обман.

– Позвольте, а как же цивилизация? – воскликнул Евграфов. – Вам не удастся отмахнуться от законов прогресса! Неумолимая цивилизация в силу железных фатальных законов…

– Барышня, вас доктор в прихожей спрашивает, – шепнула горничная, склонившись над бабушкой.

– Спасибо… – И бабушка (Оля!) выскользнула из-за стола.

Выпорхнула. И полетела к нему, к жениху, нет, к мужу, к желанному и любимому, пахнущему лекарствами и снегом, стоящему у дверей в распахнутом черном пальто.

– Мой родной! – заплакала бабушка, падая ему на грудь. – Мне так тяжело среди них. Мне так плохо без тебя. Мой любимый. Ничего не боюсь, не стыжусь… никого! Хочу быть с тобой. Ты мой доктор – спаси меня!

– Для этого я и пришел, – сказал дедушка, целуя ее в соленые глаза. – Не плачь, успокойся. Собирайся быстрее, чтоб никто не заметил – и ко мне! Извозчик ждет за углом.

– Ба! Кого я вижу! Молодой супруг! – закричал Загадов, появляясь в прихожей.

– Милостивый государь, не думаете ли вы, что моя жена – ваша собственность? – дрожащим голосом произнес дедушка и вздернул плечом.

– Жена? Она еще девочка!

– Мне восемнадцать… – пролепетала бабушка, боясь поднять глаза.

– А я вот пожалуюсь архиерею, – сказал Загадов. – Но ведь, однако, поздно жаловаться-то… а? – И он лукаво подмигнул.

– О чем вы? – покраснел дедушка.

– Ой, доктор. Знаешь, о чем. Скажи, ведь поздно?

– Милостивый государь!

– Фу ты, ну ты. Чем я тебя обидел?

– Я вам не мальчик! Что за амикошонство? Да я с вами драться буду! Я на дуэль!..

– Ну, ну, ну. Ради бога, извините, молодой человек. Вовсе не хотел вас обидеть, – притворно пугаясь, сказал Загадов и протянул руку к его плечу, но быстро отдернул. – Уй, какой горячий. Даже завидно… Эх, молодой человек. Не такой уж я страшный деспот. Просто мне обидно. Нехорошо как-то вышло – ни помолвки, ни свадьбы… Нехорошо.

– Перестаньте, я вас прошу. Оставьте Ольгу в покое. Она моя жена, это бесповоротно.