Дива

— Вот и поищу следы, поброжу там, как приманка. Вдруг диве понравлюсь, молочком парным попотчует.

— Игорь, я за тебя головой отвечаю, — почему-то за­волновался охотовед.

— А что это ты такой заботливый стал? — подозри­тельно спросил Зарубин. — Боишься, залезу не туда, уви­жу, что не положено?

Он ссориться не захотел, помнил уговор относитель­но принцессы.

— Нет, ты не подумай! Я не ограничиваю... Просто ты плохо ориентируешься. Фефелов наказал не отпускать одного!

— Скажи ему, самовольно уехал.

— Куда конкретно? Я должен знать.

— Поеду в логово, — поддразнивая Недоеденного, со­общил Зарубин. — Ты знаешь, где живёт дивьё лесное?

— На Дорийское болото? — усмехнулся тот. — Баешник тебя поведёт?

— Пусть едет, — мстительно произнёс Кухналёв. — Бго профессиональная обязанность. За этим из Москвы вызывали!

— Езжай! — позволил Костыль. — Там сегодня будет много леших. Вернее, лешачек. Наши бабы за клюквой собрались. Так можешь к ним примкнуть! Весело будет!

— Примкну, — пообещал Зарубин и вышел.

Он не надеялся, что леший или его призрак, рож­дённый нетрезвым воображением полковника, всё ещё бродит возле лабаза — скорее всего, у Кухналёва были не лады с алкоголем. Стоило только увидеть, как он вожделенно смотрит на флакон со спиртом и его пьёт. А укусы на его руках и плечах запросто мог имитиро­вать беглый соратник Боруты, Толстобров: эти куклово­ды на выдумку горазды, наверняка придумали железные челюсти, сделали деревянные ступни ног, чтоб оставлять следы. Туземцев загнали в резервации, ограниченные сельскими поселениями, дабы не путались под ногами и не мешали охоте и сбору дикоросов, но они восстали и действуют оригинально, используют элементы устра­шения. Законов они не боятся, их лидеры преспокойно бегут из-под стражи: верить, что Боруту отпустили из-за связи с разведкой, смешно. Пижменские «мужики», при­глашающие к себе леших, просто очень ловкие ребята. Они умудрились обработать мозги целого полковника.

Если охота для королей — удовольствие, угощение, десертное блюдо для уже насытившихся, то для абори­генов она по-прежнему средство выживания.

Так думал Зарубин, пока ехал уже знакомой дорогой к полю с королевским медведем. Никакого особого пла­на у него не было, тем паче в темноте следов не увидишь, и, чем так напугали Кухналёва, не разберёшь; он просто хотел походить по старым хозяйственным дорогам и по­слушать, что делается ночью. Конечно, была опасность заплутать в потёмках, но до рассвета оставалось немного, а при свете он уже сносно ориентировался в этом углу — по крайней мере, базу находил.

Машину Зарубин оставил на бугре со столбами, фо­нарь не включал и, когда освоился во мраке, увидел небо в звёздах, да таких крупных и ярких, что вершины сосен золотятся. Постепенно пригляделся и пошёл без света: дорогу на лабаз так наездили, что колеи и в темноте вид­но, свернуть случайно некуда, кругом чапыжник стеной. Идти можно было вообще бесшумно, если бы не шурша­ли придавленные колёсами деревца да не шаркали вет­ки о плечи. В зарастающих полях было так тихо, что он муть не наступил на зайчонка, и когда тот стреканул из- под ног, показалось, сохатый ломится. Зарубин не крался, просто шёл медленно, и порою чудилось, что он начина­ет сливаться с ночью и окружающим пространством, со­вершенно пустым, необитаемым и звонким от тишины.

Не было и быть не могло здесь какой-либо нечистой силы!

В каком-то месте он даже остановился, испытывая ра­дость от этой ночной прогулки. И подумал, что пережи­вает лучшие минуты жизни за последние несколько лет с тех пор, как его выбросили из зыбки академической на­уки на реальную житейскую обочину, кинули, как мест­ных туземцев. Только сейчас, спустя два года, оказавшись в пижменской глухомани, он наконец-то почувствовал вкус и остроту сиюминутных переживаний. А раньше была полная безвкусица; бабушка бы сказала: живёшь, как мякину жуёшь, — ни сытости, ни сладости.

Через час ему показалось, он начал видеть в темноте, потому что дорога впереди будто осветилась, и отнёс это к фокусам человеческого зрения. Но в какой-то момент на прямом отрезке пути он заметил впереди некое шеве­ление, и вдруг из отдельных теней сложилась одна вели­кая, человекоподобная. Гигантская широкоплечая фигура двигалась позади него, почти повторяя движения, и За­рубин с каким-то тоскливым удовлетворением подумал: ну наконец-то и на него йети открыл охоту!

Морозец, конечно, щипанул затылок, даже какой-то мускусный запах почудился, чужое дыхание, но когда он потянул карабин с плеча и одновременно обернулся, увидел, что за спиной из-за кромки соснового молодня­ка всходит большая и ещё ущербная луна. А на дороге — его собственная тень...

Ещё несколько секунд, и воображение бы разыгралось, понесло бы на своих плечах, как выпившего полковника!