Дивеево. Русская земля обетованная

Шмидтов стала мучить совесть. Они хотели загладить свою вину подарками и поблажками, но Ирина внезапно исчезла. Был объявлен розыск и через полтора года беглянку схватили в Киеве. Продержали Ирину в тюрьме и под конвоем как арестантку вернули хозяевам. Те не стали ей пенять и выговаривать, а просто спровадили с глаз долой – на самые тяжелые работы: «Господа сделали Ирину огородницей, и более года она прослужила им верою и правдою, но ее возвратили из Киева уже не той, какая она была ранее. В ней произошла перемена – внутренняя, которая явилась вследствие испытанных страданий, несправедливости и получения сердечной теплоты и света у старцев в Киеве. Могла ли она ждать впереди что-либо от людей, когда вся честная и добрая жизнь ея даже не уверила никого в порядочности и справедливости! Теперь в сердце ея жил один Бог, единый любящий, нелицеприятный, милосердный Христос, и она поняла в Киеве, к чему должны стремиться люди и единственно чем могут усладить свое сердце на земле… Ирина жила, работала, услуживала господам, но сердце ея укреплялось одними воспоминаниями о Киеве, о пещерах, угодниках Божиих и о своем духовном отце-старце».

Да, сделали огородницей, заставили гряды копать, сорную траву выдергивать, воду в ведрах носить. Но через некоторое время та вновь исчезла. Теперь уже знали, где ее искать – в Киеве, конечно, на богомолье. Так оно и оказалось – Ирину снова схватили. Закованную в цепи по этапу, вместе с другими арестантами отправили в имение.

Хозяева стали думать, как с ней быть. Шмидты могли бы засудить ее, упрятать на каторгу, но, видно, что-то их остановило в облике Ирины, какие-то новые, незнакомые им черты: смирение, покорность и – несгибаемая решимость. Они почувствовали в ней нераспознанное стремление служить Всевышнему, целиком принадлежать одному Ему. Поэтому с миром отпустили.

Паша стала бродить по округе, ночевать где придется, юродствовать. Исчезла и в третий раз, но теперь уже оказалась в Сарове, у Серафима…

Глава тринадцатая. Новые люди в Дивееве

Как это ни парадоксально, с Паши Саровской и начинается история Великой дивеевской тайны, хотя сама блаженная о ней молчит, даже вскользь не упоминает. Это не лишает нас убеждения, что Паша о дивеевской тайне знает, не может не знать как Третий Серафим, но вот чтобы высказаться, обронить словечко… нет, ничего подобного. Среди известных нам высказываний – ни намека. Возможно, что-то и говорила, но вот не сохранилось, не уцелело, не было записано и поэтому до нас не дошло.

Собственно, никто из окружения блаженной не ставил такой цели – за Пашей подробно записывать, поскольку она как истинная юродивая не рассказывала назидательных историй, а произносила короткие, отрывочные, темные по смыслу фразы. Их и разобрать-то подчас было трудно – не то что записать. «Живя уже в Дивееве, она поздней осенью 1884 года шла мимо ограды кладбищенской церкви Преображения Господня и, ударив палкой об столб ограды, сказала: «Вот как этот столб-то повалю, так и пойдут умирать; только поспевай могилы копать!» Слова эти скоро сбылись: как повалился столб – блаженная Пелагея Ивановна, за нею умер священник Феликсов, потом столько монахинь, что сорокоусты не прекращались целый год, и случалось, что двух зараз отпевали» («Летопись»), Сказала, обронила словечко – и кто-то случайно услышал, запомнил, кому-то передал, а уж уразумели все до конца, когда сбылось, когда стали могилы копать и отпевать умерших. Вот тогда-то и открылось, что это был за столб, по которому ударила палкой блаженная, тогда-то лишь и постигли. До этого же лишь дивились, страшились и ужасались, не помышляя ни о каких записях. Да и самим обликом своим Паша не располагала к тому, чтобы садиться рядом с карандашом и бумагой, не походила на сказительницу: морщинистая, почерневшая, лицо словно из деревянной колоды вырубленное, волосы – слежавшийся войлок. Словом, было в ней что-то дикое, грубое, наводящее ужас – какие уж там сказы…