Дивеево. Русская земля обетованная

«Знаю, – отвечал я, – потому что и батюшка отец Серафим мне тоже говорил, что если бы пошел в монахи, то сделали бы меня архиереем и я был бы более святителя Василия Великого», и я дерзнул сказать ему, что об этом ангелы возвещают людям, а не люди, забывшись, что я говорю с великим угодником Божиим, и в точности по слову евангельскому, не ведый, что говорю, а батюшка отец Серафим встал и выпрямился молодцом, в каковом положении я его никогда не видывал, и сказал: «А тебе Серафим, а не ангел говорит, а знай, что насколько Серафим более ангела, настолько слава моя более возвещения ангельского. Так это истинно». Но потом небесною радостию засияло лицо его, и он сказал: «Ну что же делать, батюшка ваше Боголюбие, иные люди рождаются для девственной жизни, а другие для чадородия, так то и до вас относится».

Еще одна поразительная по живости своей картинка! Чего стоит хотя бы подмеченный Мотовиловым штрих – выпрямился молодцом! Молодцом – с этаким купеческим гонором, некоторой рисовкой, даже бравадой: шапку оземь, знай наших. Как это опять же в духе Серафима! Как по-житейски непринужденно, с добродушно-семейным озорством! И в то же время: «…слава моя более возвещения ангельского». Ошеломляющее, надо сказать, признание! Стоит только вдуматься… о-го-го! Вон куда хватил Серафим – и… не упрекнешь в гордыне. Не упрекнешь, поскольку «велик у Бога Серафим», как о нем говорили дивеевские прозорливцы (а Всевышнему все же виднее, кого над кем поставить, возвысить или унизить). И к тому же в этом утверждении – скрытая игра слов. Ведь Серафим-то он по имени, полученном при постриге. Но имя это приобретает вдруг значение прямое, непосредственное, выражающее самую сокровенную суть необыкновенной личности. Серафим оказывается истинным серафимом, обретает одно из высших званий в иерархии небесных Сил, подробно описанной Дионисием Ареопагитом…

И все это – в отличие от того же Дионисия – словно мимоходом, скороговоркой: сказал и забыл. А уж ты, «служка» Мотовилов, если успеешь, записывай…

Право же, угадывается, сквозит здесь что-то розановское… Впрочем, об этом мы тоже – по примеру Серафима – сказали и забыли. А может быть, и вообще ничего не говорили. Так, обмолвились ненароком. А то и вовсе почудилось…

Итак, Серафим на земле – ангел, на небе – человек. Он подчинил себе даже законы пространства и земного тяготения: мысленно переносился на далекие расстояния, пребывая духом одновременно в разных местах, и над землей зависал при молитве, что так умиляло русскую интеллигенцию Серебряного века – вплоть до Мережковского и Розанова (вот он вновь и померещился, Василий Васильевич). Так что ему болезни и старение! Недаром он перед самой смертью признавался, что духом по-прежнему молод, над духом его время не властно. Ведь старость и болезни, сокращающие земное время, – именно от несовершенства, пороков и низменных страстей. От греха, иными словами. Собственно, так считает церковь вслед за своим основателем Иисусом Христом, да и сам Серафим так не раз говорил и прежде чем исцелить страждущего, всегда спрашивал, верит ли он всей душой, глубоко и искренне.

Если не верит, то какое же тут исцеление! Напрасный труд.

Однако вернемся к сказанному: жить бы и жить Серафиму, обустраивать Дивеево, любимое детище, радоваться новым соборам, построенным по начертанному им плану. Ан нет, 1833 год оказался для него последним, как он и сам предсказывал.

Что ж, остается сослаться на волю Божью и неисповедимость путей Господних? Так-то оно так – что может быть выше воли Провидения! Но все же в данном случае пути как раз испоВЕДимы, доступны некоему ВЕДению, историософскому осмыслению. И исповедимы хотя бы в том, что дата 1833 год безусловно связана с Великой дивеевской тайной, вписана в мистический ряд чисел, составляющих ее нумерологию (так же, как и слова Серафима о том, что восьмая тысяча лет пройдет). И смерть Серафима, ознаменованная этой цифрой, – особая смерть. Скажем так: промыслительная. Или даже: предварительная (вот и понадобилось словечко). В этом смысле она подобна смерти апостола Иоанна, одного из сыновей Зеведеевых, любимого ученика Христа, – тоже предварительной, как гласит раннее христианское предание. Предание, основанное на словах Иисуса: «А что вам до того, если ученик сей не умрет?» Поэтому и верили в то, что Иоанн не умер, а заснул – до Второго пришествия. Дышит там у себя в могиле (чтобы удостовериться в этом, прикладывали ухо к могильной насыпи). Ждет возвращения Господа, чтобы опочить окончательной смертью.

Как тут не вспомнить Лермонтова – стихотворение, навеянное именно этим преданием:

…Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь.