Диверсант

— Ну и что? — был я сильно удивлен. — Что тут такого, за что надо отдавать под суд после войны? Люди воевали, что с них спрашивать.

— Они носили американскую военную форму. Они обманывали.

— И правильно делали. А как иначе воевать.

— Ты, кажется, чего-то недопонимаешь… Если ты немецкий военнослужащий, то находиться тебе, по-американски одетому, на территории, занятой нами, американцами, нельзя, это нарушение законов войны. И немцы это понимали. Когда трюк с переодеванием стал известен, они по радио приказали своим диверсантам вновь переодеться, теперь уже в свою, немецкую форму. Этот, которого арестовали, остался в американской. Его и расстреляют. Уже сто пятьдесят человек расстреляли — за нарушение правил ведения войны.

— Минутку… Вы, кажется, 6 июня высадились в Нормандии… О высадке — предупредили немцев?

— Ты что — стебанутый?

— А почему немцы обязаны предупреждать, в какой форме они будут резать телефонные линии и взрывать мосты?

Больше говорить с этим психом я не желал, тем более что он стал мне внушать сущую ересь: на оккупированной территории гражданскому населению нельзя нападать на оккупантов, а самим оккупантам нельзя стрелять в мирное население. Идиот, сущий идиот. Тоже мне союзнички.

Ночевал я уже в советском городе, самовольно занял квартиру, уже зная о порядках: бывшие активисты НСДАП могли быть выселены из своих жилищ. Предупредил коменданта, каждое утро приходила хозяйка квартиры, предлагала что-либо сделать, гимнастерку выгладить хотя бы. Как догадывался, то, что я проживал здесь, было для нее спасением, квартира попадала в особый фонд коменданта города, хозяйке полагалось что-то, паек, наверное. На площади я познакомился с майором Федоровым, знатоком средневековой архитектуры. Он водил меня вокруг собора, показывая его с разных сторон, в некоторых точках обзора восторженно замирал, привставая на цыпочки.

— Нет, ты подумай, ты думай!.. Всякое культовое сооружение тянется к небу, шпиль вообще — это рука, что-то молящая у звезд, у солнца, у луны, — если вглядеться, то найдешь разницу, наше православное христианство многое взяло у язычества, мы солнцепоклонники… Господи, господи, прелесть-то какая!..

Меня другое заботило: орган. Не было в этом соборе органа, то есть его вроде бы демонтировали, но органные басы звучали во мне, едва я приближался к собору. Уж не само ли пространство вибрировало, колыхая своды, и невидимые глазу трепетания стен складывались в звучание медно-трубных гортаней? У бокового входа в собор попы поставили плетеное кресло, о назначении его говорила табличка: «Посиди, отдохни, погрузись в мысли…» Так я однажды и сел, так однажды и погрузился, так меня и увидел майор Федоров, ставший поводырем. Преподавал он в архитектурном институте и зазывал меня туда, уверяя, что если подсуетиться, то в конце августа он в Москве протащит меня через все комиссии, потому что видит: из меня будет толк, придет время — и прикрепится к стенам многих зданий табличка не с пожеланием мыслить, а с уведомлением о том, что сооружение сие возведено по проекту академика Филатова Леонида Михайловича. Нужны, конечно, знания, которые я получу в институте, нужны, несомненно, усердие и внимательность, твердая рука, водящая рейсфедером по ватману — это уж обязательно, в умении пальцев и кисти держать инструмент залог будущего мастерства.

Насчет последнего — пальцев и кисти — я не сомневался, потому что из любого пистолета на ста метрах дистанции всаживал — после двух пристрелочных выстрелов — пулю в пулю, разброс в диаметре пяти миллиметров.

А Федоров вздыхал и ахал:

— Да вдумайся же, вдумайся: наши жилища — это же наша одежда, спасающая от перепадов температуры, от ветра, от дождя, и если одежду можно назвать второй кожей, то дома, жилища — это третья кожа, они продолжение нас, нашего бренного тела. И обрати внимание: дом всегда проектируется на три поколения! Дед, сын, внук… Дом — это кожный покров коллектива, пещера, которую мы в своем сознании вынесли из прошлого… В каждом доме — система собственного жизнеобеспечения, дома, как человеческие организмы, пронизаны трубами-сосудами, по которым течет вода, тепло, энергия вообще… И как человек упрятывает в себе пищеварительные органы и потаенно выделяет экскременты, так и дом прячет внутри себя трубы водоснабжения, теплоснабжения, канализации…

За неделю я познал величие архитектуры: все творимое зодчими предъявлялось человеческим глазам, и не паре глаз, а тысячам, сооружения возводились на виду людских толп, и толпы диктовали зодчим грандиозные экономические принципы.

— Я дам тебе, студенту, почитать, что от имени короля остготов Теодориха писано было в послании «Архитектору Алозию». Там провозглашен принцип: «Выше всего ставь заботу о справедливой выплате рабочим заработанных ими денег, так как, когда рабочий доволен пропитанием, он работает лучше всех».

В заключение майор грустно сказал: