Диверсант

Сверяясь по компасу, они зашагали на восток. Шли трое суток с редкими остановками, подолгу мурыжа во рту крохи пшеничного концентрата, поддерживаемые молодостью, запасами сельского здоровья и доброй кормежки в отряде диверсантов. Лесными дорогами приближались к фронту. Когда услышали дальние звуки боя, то, следуя инструкции, разделились: переходить линию фронта надлежало поодиночке.

Григорий прикинул, что пробираться к своим придется где-то в районе Малого Ярославца, местах знакомых, куда не единожды хаживал с отцом на охоту. И потому уверенно углубился в чащобный лесной массив, ориентируясь по компасу. Думал, вряд ли немцы сюда заберутся. Но не сошлось — и тут шли бои. Вышел он на опушку к переднему дозору красноармейцев. Обрадовался и позабыл о своей экипировке. Увидев своих, восторженно закричал:

— Ребята! Я свой! Свой! Вышел к вам…

Через мгновение смекнул, что ни один красноармеец и командир не обмундирован так, как он. На нем альпийская куртка, утепленные горные ботинки, вязаный головной убор… На груди маленький коровинский браунинг, в кобуре пистолет ТТ.

— Ребята, ребята… — еще повторял он, когда из окопов выпрыгнули бойцы и первый из них так заехал ему по скуле, что зарябило в глазах. Когда пришел в себя, у него не оказалось пистолетов, наручных часов, стягивали куртку, примерялись к ботинкам… Но тут появился младший лейтенант, очевидно взводный, приостановил раздевание и отобрал захваченное. Бойцы оправдывались:

— Вот же фриц, а по-русски чешет. Шпион не иначе.

— Все, все вернуть, начальство разберется.

Прошли с километр и его втолкнули в землянку. По первым вопросам Григорий понял, что допрашивают люди подготовленные, вероятно, из особого отдела. Точно — оттуда. Он тотчас вспомнил: если при возвращении попадешь в нашу воинскую часть и будут допрашивать, отвечай: «Выполнял задание. Везите в Москву». И больше ни слова. Так он и поступил, и это подействовало.

Два командира, конечно же смершевцы, поехали с ним весьма охотно и даже поспешили, поскольку начался минометный обстрел. Один из сопровождающих сел в кабину ЗИСа, второй в кузов, держа за затылком пленного коровинский браунинг.

— Пистолеты верните, — резко потребовал он.

— Еще чего? Садись, если не хочешь получить пулю в затылок.

— Везите в Москву. И пистолеты отдайте! — И вдруг Григорий неожиданно для себя расхохотался. Лейтенант-конвоир крикнул:

— Не придуривайся. Ваньку не валяй!

А Григорий все смеялся. Он вспомнил, что десантникам следовало носить в тылу врага обязательно, в левом кармане на груди гимнастерки, коровинский браунинг с полной обоймой патронов и одним, досланным в ствол. Предполагалось, что в безвыходном положении с помощью маленького пистолета надлежало свести счеты с жизнью. Но молодые диверсанты засомневались: можно ли этим оружием застрелиться? И двое на спор решили попробовать его убойную силу. Яростный спорщик обернул свой зад телогрейкой, а его товарищ с пяти шагов произвел выстрел… Спор разрешился: пуля застряла в телогрейке, даже синяка не оказалось. А спорщики за этот эксперимент получили отсидку на гауптвахте плюс очистку выгребных ям — вне очереди.

Вот вспомнив эту историю, Григорий и расхохотался.

…Подробности своего первого десантирования Михеев отчетливо восстановил в памяти ранним утром, выйдя из госпитальной палаты в пустынный коридор. Теперь, когда островки воспоминаний стали соединяться в единый материк, он подумал, что на той лесной опушке, где вышел к красноармейцам, те, потерявшие в боях многих своих товарищей, могли сразу прикончить его, явного чужака и шпиона.

Крепко повезло, что и говорить. Он вспоминал, как его конвоировали в столицу. Дуло коровинского пистолета глядело ему в затылок. Командиры-особисты поочередно грелись в кабине. Он замерз, но когда въехали в Москву, забыл о холоде, так его потрясли московские улицы без единого огонька. Этот город он любил. Здесь было много его родных и друзей. Когда поехали по Замоскворечью — Серпуховке, Полянке, Каменным мостам, он закрутил головой, стараясь разглядеть знакомые дома.

— Прямо сидеть! — раздалось за спиной. — Дернешься, застрелю!

Миновали Боровицкие ворота. Кутафью башню, свернули на Страстную, закрутились в переулках, и машина нырнула в какой-то двор.

— Вылезай. Прямо. Не разговаривать. — Его посадили в темную комнату с зарешеченными окошками. У дверей часовой. Прошло немереное время — может, час, может, два. И он услышал:

— Выходи. За тобой машина пришла.

Теперь он ехал в крытом грузовичке, в тепле. Рядом был знакомый капитан из его части. Сказал:

— Все, что надо, напишешь. Как было. Понял?

В теплой и уютной землянке был столик, на нем чернильница-невыливайка. Ручка с пером и стопка бумаги.

— Старайся изложить по часам, где возможно, по минутам. Ты же фиксировал время…

Григорий долго и усердно писал отчет. Его взял тот же командир, что привез из Москвы. Он сказал:

— Покушаешь и еще раз напишешь. Ясно?