Диверсант Петра Великого

Я не помню, сколько продолжалось это сумасшедшее действо. Когда же все это схлынуло, я обессиленно рухнул на холодный деревянный пол, чувствуя себя выпотрошенным и выжатым как лимон.

– Что это было такое? Блин, что это за дерьмо? – еле слышно бормотал я, пытаясь собрать глаза в кучку. – По ходу, крыша, у меня потекла окончательно. Черт! Что это еще такое? – Я поднял голову к стене и оторопело уставился на то, что нарисовал. – А-а-а! Мать вашу! Это опять она! Нет! Нет! Не может быть!

С глиняной поверхности, выкрашенной побелкой, на меня смотрело черно-белое спящее море и уходящий вдаль парусник, укутавшийся в белоснежную громадину парусов. Со смешанным чувством ненависти и надежды я впился взглядом в картину, буквально ощупывая глазами каждую ее черточку. Я узнал ее! Пусть холстом здесь была беленая поверхность стены, покрытой глиной, а красками служил обыкновенный уголек. Это точно был «Штиль» Айвазовского! Проклятая картина, отправившая меня в бесконечное перерождение жизней!

– Она… – скрип моих зубов, казалось, был слышен и на улице. – Я рву задницу, мочу людей направо и налево, чтобы найти картину-портал. Из-за нее меня один раз рвали на дыбе, два раза резали ножами наемные убийцы, один раз расстреливали перед строем из пулемета, сжигали в кабине штурмовика… Блин! А-а-а! Я же мог ее просто нарисовать! Мать вашу! Я ее мог нарисовать своими руками! А-а-а!

С улицы, услышав мои дикие вопли, уже ломились морпехи. Боярыч, вопя от ярости, рубил топором ставни. Кто-то стал палить из пистоля. Правда, все это я уже не слышал. Все мое внимание захватила Она! Картина, подобно гомеровским сиренам, звала меня, обещая возвращение домой.

– Домой, домой, – кивал я сквозь слезы, лившиеся из глаз. – Я возвращаюсь домой.

С хрустом выбив ставни и вломившись через окно внутрь, боярыч с ужасом увидел, как меня окутывало яркое сияние. Я же, виновато улыбнувшись, прошептал:

– Прощай, братишка. Я возвращаюсь домой. Надеюсь…