Дивертисмент

– Пожалуй, я прочту вам одно маленькое и вполне дурацкое стихотворение, – объявил я, обрадованный такой возможностью. – Это не сонет, да и вообще к поэзии это произведение относится лишь косвенно. Я его написал после того, как услышал на пластинке одну песенку Дамии, пластинка потом не то разбилась, не то осталась у кого-то. Но стихотворение получилось, и даже ничего. Вот слушайте.

ЯВА

C'est la java d'celui qui s'en va[43]

Мы останемся в одиночестве и это уже будет ночь
Мы останемся в одиночестве моя подушка и мое молчанье
и окно бесполезно глядящее
на корабли да угольное ушко моста.
Я скажу: Уже очень поздно.
Но мне не ответят ни перчатки мои ни расческа
только твой запах забытый
словно письмо на столе.

Съем яблоко выкурю сигарету

понаблюдаю как убирает рожки улитка ночь
лежащая в черной бархотке
Я скажу: Уже ночь.
И мы согласимся – о дом о пепел  —
с шарманщиком что на углу подбирает
печальные рыбьи скелеты и маковый стебель.
C'est la java
d'celui qui s'en va  —
Пусть же, сердце, поет тот, кто остается,
кто остается, чтоб сохранить дом.

Я так прочувствованно прочитал стихотворение, что Сусана даже расплакалась. Бедная Су: быть так хорошо знакомой со мной и при этом оставаться способной разреветься над финальной сценой любого из романов Чарльза Моргана. Вихили, одними жестами, подтвердили право моего творения на существование.

– Очень похоже на одну вещицу, от которой был без ума наш покойный папаша, дон Леонардо Нури, – заметил Хорхе. – Но следует признать, что Инсекто не без изящества пользуется техникой раннего Неруды, сочетая ее с сентиментальностью Карриего. Результат получился весьма недурной.

Хорхе насмешничал и при этом смотрел на меня со щенячьей нежностью. Он говорил, что моим коньком должна быть гномическая, нравоучительная поэзия, что мне следовало бы переложить стихами телефонный справочник. Он все говорил и говорил – пока не подавился куском бутерброда, да так, что Марте пришлось изо всех сил колотить его по спине. Хорхе все еще докашливал, валяясь на полу и картинно извиваясь в театрально преувеличенных конвульсиях, когда – совершенно неожиданно для всех – хлопнула входная дверь. Вихили, инстинктивно потянувшись друг к другу, напряглись всем телом. Спокойнее всех выглядела Сусана: взглядом и легким движением головы она сделала Хорхе замечание по поводу оставленной нараспашку двери, а затем направилась в прихожую. Я испытал чувство, наверняка хоть когда-либо испытанное каждым: смесь ощущений, когда тебя словно что-то давит и крутит там – ну там, внизу, – и одновременно покалывает где-то в затылке. Ренато внешне вообще никак не отреагировал на то, что случилось, и продолжал с самым серьезным видом вертеть в руках поднятый к свету бокал – словно маленькую, сверкающую и искрящуюся карусель.

– Кто там? – крикнула Марта каким-то не своим, будто в гипнозе, голосом.

Нашим глазам предстала очень серьезная и внимательно-настороженная Лаура Динар. В руках она держала – словно молитвенник – маленькую сумочку. How pure at heart and sound in head,[44] – вспомнился мне Теннисон. Лаура переводила взгляд с одного из нас на другого, она разглядывала нас серьезно, чуть наклонив голову, без тени улыбки на лице.

– Я понимаю, уже поздно, очень поздно, – зачем-то сказала она то, что было и так очевидно. – Но дверь у вас открыта, и я услышала голоса…

Сусана нарушила угнетающую статичность нашего натюрморта (а до этой секунды мы наверняка изрядно напоминали рыбу, разложенную на столе; ни дать ни взять – творение кисти Энсора), сделав жест, едва ли не самый древний в системе знаков, если не считать занесенного для удара кулака. Во взмахе ее руки было предложение крова, места у очага и хлеба-соли, но Лаура от всего отказалась, тоже дав понять это одним сдержанным жестом.

Все, что происходило в тот вечер, наверняка останется в моей памяти навсегда. Но сильнее всего в нее врезалось паучье движение руки Марты, скользнувшей по ковру и впившейся в рукав рубашки Хорхе, который уже выпрямился, готовый вскочить и ринуться навстречу Лауре. Рука Марты – это были все мы, даже Сусана влилась в общий порыв, в нечеловеческую силу пальцев, что отчаянно – но не выставляя это напоказ – пытались пригвоздить Хорхе к тому месту, где он сидел, удержать его рядом с нами – навсегда.

Но он, как герой древних преданий, легко, одним движением руки, сбросил все оковы и, вскочив на ноги, шагнул навстречу Лауре, неподвижно ждавшей его у двери.