Дивизия цвета хаки

Сортиры часто устраивали в железных контейнерах. На солнце он нагревался невообразимо. Внутри топорщились сухие ломкие газеты «Правда» и «Красная Звезда». Мухи съедали ползадницы за один присест. Лучше всего было посещать это богоугодное заведение ночью. В темноте не жрали мухи, было чуть прохладней. Но одежда все одно надолго пропитывалась запахом дерьма и лизола. Один раз у сортира в Ташкургане, в полку, еще на старой территории, я увидел возле контейнера (о радость!) рулон белой газетной бумаги весом в тонну. От него отрывали куски входящие в сортир. Вот те раз! Газета не имеет бумаги, экономит. Стандартная бумага – на вес золота, а тут... Последовала жалоба, с идеологическим подтекстом, начальнику политотдела и обещание завалить политотдел бумагой (резальная машина, хоть и не работающая, у меня была). Через три дня бумага оказалась в редакции. С Игнатовым шутки были плохи. А бумагорезательную машину, которую год не могли запустить, оживили авиационные техники. Оказывается, блок автоматики нужно было заземлить на корпус машины.

Рулон «сортирной» бумаги был разрезан пилой, приведен в нужное состояние – дали отлежаться – и переведен в 3-й и 4-й А-форматы. Во-первых, газета стала выходить на белой (офсетной) бумаге, во-вторых, наладились отношения со штабом, в-третьих, жить стало веселей. За бумагу давали в обмен еду, обмундирование, постельное белье, мыло и стиральный порошок. В афганской кутерьме – большая беда, если ты нищий, ничего не можешь, не имеешь. Война признает натуральное хозяйство. А «чистые» деньги она пожирает мигом.

Ко всему, по совету замполита зенитно-ракетного полка подполковника Примакова (?), земляка из Белой Церкви, я занялся фотографированием на документы. Здесь важна была оперативность. Ладно, опыт был. Заряжал в кассеты кусочки пленки на два-три кадра, бросал в бачок без спирали. Наловчился работать методом контактной печати. А штатив у меня был замечательный – от ПАБ – артиллерийской буссоли. Естественно, имелся экран и подсветка. За работу полагалась плата, об этом я сам не говорил, это проговаривал боец, усаживавший, включавший свет. Ну, там, что с кого. Сухпай, мыло, тушенку, сигареты махорочные. А часто и ничего не брали. Ну что возьмешь с лейтенанта? Это если майор-тыловик или старшина. Да эти и сами приходили не с пустыми руками. Не то чтобы «фотоателье» процветало, но «штаны не падали», и хорошо. А главное – «собственное дело» вводило «редакционных» в разряд нужных людей.

Затяжная мозоль

По вечерам стала ныть правая нога. Потертость, заработанная в десантном походе, вроде подсохла, но кожа вокруг подозрительно покраснела. Я прикладывал салфетку с синтомициновой мазью. И вроде бы все нормально. Но дня через три стало побаливать в паху. О! Это уже интересно. Я пощупал. Лимфатические узлы тянули на «сифон», сифилис в просторечье. Что за черт? Осмотрел еще раз сбитый участок лодыжки. Во, бля, под кожей явно ощущался гнойник, достаточно обширный и глубокий. Нет чтобы дураку сразу пойти в медсанбат. Перевязка там, укольчик. Ведь знал же, что здесь за микрофлора, в унавоженных рисовых чеках. Но вот знание и губит. (В годы моего отрочества была такая история. Лисенок покусал и поцарапал пять или шесть человек в теплой компании, которая вышла на природу. Умные смазали укусы йодом. Те, что попроще, пошли к врачам. А вдруг бешенство? Так вот, два «умника» и скончались от гидрофобии.) И я поплелся, проклиная все на свете, в медсанбат.

Отрядный врач, кожвенеролог, предложил сразу хлопнуть спиртику. Я отказался. Толя заявил, что он не специалист, но сейчас все уладит. Через несколько минут он вернулся с крепким, улыбчивым брюнетом.

– Знакомься. Александр Кузнецов. Анестезиолог. Хирург. Он тебе что хочешь отрежет. И не больно будет.

Мне было велено снять штаны. Кузнецов осмотрел мозоль, потом пощупал лимфатические узлы, сосуды по ходу от ранки.

– Да, товарищ редактор, ты можешь и без ноги остаться. Походи еще так дня три. По ночам дергает?

– Да вот потому и пришел.

– Давай в перевязочную.

Однако разрезом на лодыжке, двумя уколами и дренажом дело не кончилось. Помощница Кузнецова, красивая, глазастая брюнеточка, что-то тихо сказала ему, указывая на ранку. Кузнецов кивнул.

– Значит, так, тезка. На три дня мы тебя положим. Ты ведь у себя лежать не будешь. И машины у тебя нет, чтобы к нам ездить с того конца. Пусть подживет. Там надкостница рядом. А это уже серьезно.