Он сделал остановку перед уличной жаровней для потерявшихся, бездомных и сломленных – он подпадал под все эти определения и потому пристроился у огня; но, докурив шестую подряд сигарету, осознал, что не чувствует ничего, кроме холода, и пошел дальше, продолжая терзаться загадками. Покинул Стрэнд, перейдя на параллельные улицы, где прохожие встречались реже. А в дверных проемах и боковых аллеях возникали варианты, сдобренные запахами табака и дешевых духов, порой сопровождаемые ленивой улыбкой. Искушение было велико, учитывая, каким чертовски одиноким он себя чувствовал, но Дрейк без остановки проходил мимо.
Продолжая двигаться в восточном направлении, он вскоре очутился среди закопченных многоквартирных домов, узнавая улицы своего детства в промежутках между разбомбленными пустырями. Как и в былые времена, стены гулким эхом отражали звук его шагов по неровной булыжной мостовой. Таким образом он совершил полный круг, вернувшись к собору Святого Павла и к этой проклятой темной реке, которая уже набухла от прилива, и десятки пришвартованных суденышек покачивались на волнах, и портовые краны взирали на все это свысока, а огни казались такими красивыми, какими они не имели права быть, – черт возьми, они не имели никакого права быть красивыми! Он прислонился к парапету набережной и отхлебнул из бутылки. Одинокая ракета фейерверка взорвалась высоко над его головой, рассеяв янтарные брызги в угрюмом лондонском небе.
Дрейк поужинал при свете очага. Он глядел на пламя, выискивая в нем истину, хотя и так уже знал ее, ибо истина открылась ему в безмолвии, когда лодочный сарай тихо поскрипывал на сваях под печальную песню моря. Истина заключалась в том, что он никогда по-настоящему не знал Мисси Холл. Он пронес свои чувства через годы, и чувства были искренними, но он мало что мог к этому добавить.
Его внимание вновь привлек светлый прямоугольник над очагом:
Позднее, лежа в постели, он слушал плеск волн и никак не мог заснуть. Так он пролежал до утра и рывком поднялся, едва за окном начало светать. Шлепая босыми пятками по неровному полу, двинулся через комнату, мельком взглянул в сторону очага с кучкой остывшей золы. И замер: там, на выступе камня, лежал обугленный по краям клочок бумаги. На нем отчетливо виднелись два темных слова: «Забывай меня».
Дрейк пошатнулся и кое-как добрел обратно до кровати. Задержал дыхание – и провалился в бездонную пропасть сна.
20
Старуха вернулась на исходе следующего дня. Она вернулась, и Дрейк почувствовал себя спокойнее. Заметив, как она перешагивает порог все с тем же увесистым котелком, он поспешил освободить ее от ноши и поместил котелок на чугунную подставку. Он сам накрыл на стол – ложки, салфетки, стаканы, кувшин с элем – и подкинул поленья в камин. Яростно взметнулось пламя, забулькало варево в котелке, по комнате разлилось тепло, а Дрейк необычайно оживился. Он даже выдал нечто вроде комплимента, спросив, не изменила ли она прическу. Старуха посмотрела на него с недоумением и проворчала что-то насчет идиотских бредней. А потом наполнила две миски овощным рагу и поставила их на стол.
Овощное рагу! – воскликнул он. Мое любимое!
И выдвинул стул, помогая ей сесть.
Спасибо, сказал он. Большое спасибо.
Несколько минут они в молчании ели густое, сытное рагу. Старуха смотрела только на свою ложку, а Дрейк все время смотрел на старуху.
Кстати, ты ведь так и не закончила свою историю, наконец напомнил он, вытирая рот салфеткой.
Дивния подняла взгляд.
Какую историю? – спросила она.
Ту, что ты мне рассказывала. Я ждал тебя прошлым вечером, но ты не пришла.
Разве я вчера не приходила?
Нет.
У тебя было что поесть?
Да, я поел. Но ты не пришла.
Дивния отломила кусочек хлеба и макнула его в подливку.
Ты рассказывала мне историю, но не довела ее до конца. Не годится прерывать рассказ на середине.
С чего ты решил, что это была середина?
Потому что это было не начало, и это был не конец.
А с чего ты взял, что это не конец?
Потому что тогда тебе было четырнадцать лет. Ты так сказала. А сейчас тебе восемьдесят девять.
Мне восемьдесят девять? – переспросила Дивния. Ты уверен?
Полагаю, да.
Дивния покачала головой и вернулась к своей трапезе.
Ты не закончила историю, повторил Дрейк.
Кто это сказал?
Я это говорю. Да всякий сказал бы на моем месте.