Вскоре после Первой войны. То было наше с ним время. Всему на свете отведено свое время. И
Дрейк подлил тернового джина в ее стакан.
Но почему он не пришел к тебе еще до Джимми?
Однажды я его об этом спросила, тихо сказала Дивния.
И что он ответил?
Помолчите и слушайте.
Первое, что услышала Дивния в то далекое судьбоносное утро, был характерный звук пойманной сплетни. Она присела на корточки перед низко висевшей ловушкой, взяла ее и поднесла к самому уху. И ее сердце все больше холодело, пока раздавался это жаркий, торопливый шепот. Вот что поведала ей сплетня:
Прошло еще немного времени, и появился Джек. Она услышала его издали, еще прежде, чем увидела. Его сиплый кашель нарушал покой леса, как молотящий по листве крупный град.
Она двинулась ему навстречу напрямик через лес, петляя между деревьями. Подлесок пестрел цветами чистотела и наперстянки; природа обновлялась, ликовала и приветствовала весну каждой почкой, каждым лепестком, каждым поющим птичьим клювом. И среди всей этой красоты ковылял Джек, заросший бородой вплоть до голубых глаз. Он, похоже, только что сварганил новый газетный костюм, который громко шелестел при ходьбе и сверкал белизной в лучах солнца.
Снова ты! – сказала Дивния.
Снова я! – сказал Джек.
Что с твоей одеждой? – спросила она.
Все потерял, вплоть до последней рубашки.
Выглядишь как призрак, заметила она.
Призрак бывшего себя, сказал он со смехом.
Она не засмеялась.
Это мне в Ирландии не подфартило, произнес он, показывая пустой правый рукав. Гражданская война. Междоусобица, язви ее…
Прекрати, Джек!
А что творится в Лондоне, ты только посмотри! Вот «Дейли ньюс» на моем левом рукаве, свеженький номер, ха-кха-кха…
Хватит! – прошептала она.
Я пытался убежать от всего этого, Дивния, поверь мне. Я бежал и бежал, пока меня не озарила эта мысль.
Какая мысль, Джек?
Что я могу успокоиться только рядом с тобой.
Легкий бриз шевелил листву над ними.
И так было всегда. Вот почему я здесь.
Прошло двадцать лет, Джек!
Неужели так много?
Я уже старуха, сказала она.
Он промолчал.
Старуха! – повторила она, и долина простонала эхом.
Где же все это время… – начал он.
Оно ушло, сказала она. И это все, что тебе нужно понять.
Джек хотел ответить, но приступ кашля поглотил его слова и заставил согнуться, как от удара под дых. Он сплюнул кровью, вытер губы и, распрямившись, неожиданно улыбнулся.
Когда я умру, вскрой мои легкие, и ты разбогатеешь. Там полно меди, и олова, и золотой пыли. Никто не назовет меня плохим добытчиком, ха-кха-кха…
Дивния повернулась, чтобы уйти.
Постой! – крикнул он, протягивая к ней руку. Мне очень жаль. Прости меня. Но мы еще можем вернуть молодость, если очень постараемся.
Она задержалась.
Не горюй, Дивни. Ведь как раз сейчас пришло наше время. Только не говори, что я вернулся слишком поздно. Я не мог опоздать. Разве я могу опоздать?
С этими словами он вынул из газетного кармана маленького зяблика, который лежал без движения у него на ладони.
Думал, что, если доставлю его к тебе вовремя, все еще можно будет исправить. Славная птаха, не правда ли? Я его кормил и согревал своим дыханием. Я хотел научить его своей песне, да только ее уже давно нет – я оставил ее под землей. Верни его к жизни, Дивни. И верни к жизни
Она приблизилась к Джеку и взяла птицу обеими руками. Подула на нее своим самым теплым дыханием. Перья зашевелились от дуновения, но сама птица осталась неподвижной. Она мизинцем потрогала птичью грудку, проверяя, бьется ли сердце. Потом распустила свои волосы, обернула ими зяблика и зафиксировала эту новую прическу заколками, напоследок еще и обмотав шарфом.
Идем, сказала она.
И Газетный Джек молча последовал за ней к лодочному сараю.
Она сожгла его костюм из кричащих передовиц. Стояла над костром и смотрела, как никчемные сенсации двадцать первого года превращаются в пепел и дым. Одного дуновения бриза оказалось достаточно, чтобы эта печатная версия жизни исчезла без следа где-то на другом берегу реки.