Дивная книга истин

Ключ легко повернулся в скважине. Она сняла висячий замок, толкнула заклинившую дверь, потом навалилась на нее всем телом. С жалобным стоном дверь распахнулась, и в тот же миг нахлынули воспоминания о последнем годе жизни с Газетным Джеком – и ноги ее подкосились, и она не могла подняться с земли, пока не прочувствовала все это вновь: и печаль, и радость, и много-много боли.

В конце концов она поднялась и перевела дыхание, не спуская глаз с двери, которая беспрестанно качалась на петлях, хотя бриз уже стих и не было ни малейшего движения воздуха. Словно маятник утерянного времени, дверь качалась сама по себе при полном безветрии.

На пороге в нос ей ударила застарелая вонь давно обезлюдевшего, пропитанного соленой влагой помещения. Нити паутины протянулись от стен к полу и потолку, споры зеленой плесени витали, резвились и множились в воздухе перед ее глазами. И еще было какое-то шипение с присвистом, вроде утечки газа из трубы, или затяжного неприличного звука, или очень долгого выдоха – это высвобождался из склепа застоявшийся воздух. Она открыла балконную дверь, чтобы впустить внутрь запахи моря, вместе с которыми в проем ворвался и солнечный свет, полосой протянувшись до противоположной стены через холодную пустую постель. А на стене над постелью по-прежнему висела оранжевая морская звезда. Она сняла ее с крючка, подержала в ладонях, – и на минуту былая Дивния явилась из прошлого, чтобы ее утешить, примостившись на краю постели. Уже двадцать пять лет она жила без этого мужчины. А ведь когда-то всего лишь один день без него казался невыносимым.

Двадцать пять лет, произнесла она вслух. Ты можешь в это поверить, глупый ты человек?

Она услышала его хриплое дыхание. И услышала его голос.

Мы были молоды, сказал он. Хотя бы это у нас было.

Молоды! – фыркнула Дивния. Да мы с тобой никогда не были молоды!

Ты никогда не выглядела лучше, чем сейчас, послышался голос Джека.

У тебя мозги набекрень.

За что ты меня и любишь.

Это верно.

Ты следишь за своим здоровьем, Дивни?

Когда о нем вспоминаю. А ты?

Кашель прошел. Я снова силен. До тебя доходят мои сны?

Конечно. Правда, с ними не все ясно.

В другой раз постараюсь их прояснить.

Да уж, постарайся. А теперь скажи, к чему все это, Джек? Чего я все время жду?

Такие вещи нельзя знать заранее, ты же понимаешь, Дивни.

Ты надумал прийти и остаться? Так вот почему я открыла сарай?

Не прямо сейчас. Но я уже на обратном пути.

Ага, все та же старая песня.

Не сердись, любовь моя.

Что поделаешь, я изменилась. И я вполне могла бы тебя не ждать. С годами я стала намного мудрее.

Ты все равно будешь ждать! – услышала она в ответ. Тебе очень меня не хватает. Одна мысль обо мне доводит тебя до экстаза.

До бешенства ты меня доводишь. И так было всегда.

Да, до бешеного экстаза. Ты никогда не перестанешь меня ждать.

Запросто могла бы и не ждать! – крикнула она в раздражении. Старый ты болван!

И в тот же миг перестала его слышать. Теперь до нее доносились только плеск воды, шелест листьев и – непонятным образом – зудящий в ее душе страх. Затем поблизости раздался крик совы. Она выглянула наружу и успела заметить, как сова спикировала и поймала в траве мышь себе на завтрак.

Сунув морскую звезду в карман, она притворила дверь и отправилась за щеткой, мылом и ведром воды. Она вернет к жизни лодочный сарай – и вернет его в лучшем виде. Она разведет огонь в камине и будет топить его день и ночь, пока влага не испарится из всех щелей, оставив после себя только блеск соляных кристаллов на подоконниках.

Много часов спустя она легла в постель, совершенно измотанная. Руки покраснели и потрескались; сил не хватило даже на то, чтобы снять очки. Она прислушалась к отдаленному зову кроншнепа, перекрывшему гулко-тоскливый бой туманного колокола, который служил ориентиром в ее переменчивом, кружащемся, неопределенном мире. Ей стало зябко. От промозглой сырости не спасали даже нагретые на печке кругляши сланца. В конце концов она положила один такой камень себе на грудь и вскоре задремала под его теплым весом.

Не успели ее веки сомкнуться, как новый сон уже был готов пронестись через сознание, и от этого сна впоследствии сохранились два отчетливых образа: громко поющая коноплянка в свободном полете над Темзой и молодой человек, глядящий на безнадежно пустой горизонт.

Туманный колокол не прекращал свой скорбный звон.

II

4

Его выворачивало наизнанку на верхней палубе парома, так что он прозевал момент, когда белые утесы Дувра проступили сквозь октябрьскую хмарь.

На протяжении почти всего плавания через пролив море было относительно спокойным, неторопливо перекатывая пологие волны, но и этого оказалось достаточно, чтобы остатки его завтрака – яичница с ветчиной – выплеснулись на палубу вскоре после того, как судно вышло из Булонской гавани.