Дивное лето (сборник рассказов)

Альберт много размышлял в эти воскресенья, думал и о том, что, сложись его жизнь смолоду поудачнее, сейчас, может, и не катал бы он тележку и жил совсем по-другому, но раздумья его всегда кончались тем, что нужно кому-то и тележку катать, а коли так, то и жалеть не о чем, он ли, другой ли — кто-то все равно завидовал бы ящерицам.

Он никогда не спрашивал жену, занимают ли ее подобные мысли, не умел он о таких вещах говорить; ведь вот интересно: про себя он великолепно мог рассуждать о чем угодно, а вслух никогда. Бедная — он смотрел на сухие, жилистые руки жены, — да, и она постарела. Но держится еще. Как говорят, слава богу, тянет еще тетка. Жена работает уборщицей в большом учреждении; она рассказывала ему как-то об этом современном доме сплошь из стекла и бетона, но Альберт даже не знает, где он, этот дом, не знает, существует ли он вообще, и не представляет себе, куда уходит и откуда возвращается каждый день его жена. Она тоже приносит домой деньги, они — единственное, что реально для него и понятно.

Воскресенье — единственный день, когда они с утра до вечера вместе, видят друг друга, верят, что существуют оба. А в будни, ей-богу, странное дело. Где они, что делают? Исчезают, как в водовороте, и встретятся ли вечером снова? Чужие. Друг другу, всем. Два человека в пугающе огромной толпе. Но воскресенье надежно. Можно даже за руки взяться — и утром, и в полдень, и вечером. С утра до вечера можно жить как все. Как короли или как ящерицы. Да, как ящерицы.

Только воскресных дней очень мало. Мало в году, мало в человеческой жизни.

Летом, в погожие воскресные дни, поднимаясь в гору или возвращаясь с прогулки, можно было видеть их, греющихся на солнышке возле дома. И вот однажды, в августе, на закате некто, прогуливаясь по склону горы Тюндер, загляделся на них немного дольше обычного. Этих нескольких минут оказалось достаточно, чтобы пробудить в нем любопытство, он отстал от своих спутников и спустился в долину, чтобы поближе рассмотреть мирно отдыхающих мужчину и женщину. Ему хотелось познакомиться, заговорить с ними, ведь, по существу, они уже были ему знакомы: с самой весны он умиленно смотрел, как они мирно отдыхают друг подле друга. Когда он спустился в долину, домик вдруг скрылся за кустами, и пришлось долго искать, пока наконец он нашел ограду, заросшую жасмином. Супруги сидели у степы, он громко поздоровался с ними, но они, видно, не слышали, тогда он отыскал калитку. Она отворилась со скрипом, скрип этот далеко разнесся по тихой долине. Гость прошел между клумбами, ему понравились георгины, благоухающие гвоздики, аккуратный, ухоженный огород. Он обошел дом. Солнце уже закатилось, сад был залит голубоватым светом. На куче хвороста все еще сидели мужчина в черных брюках и белой рубахе и женщина в пестром платье. Гость кашлянул, пожелал доброго вечера, по они и бровью не повели. Тогда он подошел ближе, наклонился. И оторопел. И чуть-чуть огорчился. У стены валялись две куклы, две плоские тряпичные куклы с вывернутыми руками. Кто-то выкинул их за дом на кучу хвороста вместе с прочим ненужным хламом.

Незваный гость выскользнул из сада. Поднявшись в гору, он еще раз взглянул на них. Странно, издали они вновь показались ему живыми.

1967

Inter arma [6]