Дивное поле

Маринка, ничуть не обидевшись, чмокнула Пелагею в висок, в седую прядку, подхватила под руку и с места пустилась в галоп: за разговорами опаздывали они все больше. На двадцать минут уже, как определила Маринка по своим золотым часикам, купленным ей Пелагеей ко дню рождения — недавно исполнившемуся девятнадцатилетию.

На окраине поселка, когда подошли они к скотным дворам, Пелагея машинально шагнула было к дверям коровника, но Маринка на ходу оттеснила ее в сторону. Все же Пелагея успела увидеть в створе дверей круглое, с неправдоподобно белой от пластмассовых вставных зубов улыбкой, лицо своей дородной сменщицы Домны, ее коренастую фигуру с вилами в руках, услышать сказанное вслед: «Идите, идите. Порядок тут. Как в танке...» А про танк Домна помянула по привычке, потому что давным-давно, еще до войны, первый муж ее служил в танковых частях... .

В Могучий Трактор, на ферму, Пелагея с Маринкой ходили дважды в день — утром и ближе к вечеру, возвращаясь с обеда. А школа стояла на другом конце поселка, и бывала там Пелагея не часто. Раньше она как-то не обращала внимания на деревянный двухэтажный дом с высоким крыльцом и неизменным веником перед дверью, а сейчас подивилась, как уютно, покойно устроился он в глубине старинного парка под темными грустноватыми липами. Но дом доживал свои последние дни: поодаль, за низиной, громоздилась только что построенная лупоглазая хоромина из белого кирпича, куда предстояло переселиться школе нынешней осенью.

На крыльце встретила их молоденькая учительница Лина Николаевна — худая, в очках, с комсомольским значком на строгом темно-синем платье — и повела по светлому, в солнечных зайчиках коридору, по скрипучим, до желтизны выскобленным половицам в кабинет самого директора.

«И этот... зеленый совсем еще», — не то с осуждением, не то удивляясь, отметила про себя Пелагея.

Директор, видать, был сильно занят, Он недовольно поднял от бумаг лобастую шишковатую голову, вопросительно уставился на Лину Николаевну.

— Это Тишкины, — почему-то шепотом и явно робея, сказала учительница, глядя на веснушчатую, с тонким запястьем директорову руку так, будто ей очень хотелось погладить ее. Рука нетерпеливо постукивала карандашом по зеленому сукну стола. — Помните, Валерий Валентинович, вас председатель по телефону просил?

— Ах да! — оживился директор. —Я тут с годовым отчетом. Простите. Рад приветствовать. Особенно вас, уважаемая... э-э...

— Пелагея Ниловна, — торопливо подсказала учительница и мгновенная радость осветила и сделала привлекательным ее тусклое лицо.

Привстав, директор слегка поклонился Пелагее, а Маринке подмигнул незаметно для других, как давней знакомой.

— Так что, без вас начинать? — уныло спросила Лина Николаевна. — Вы же обещали...

— Да вот отчет этот некстати...

«Ну чистые дети... Сами вы еще дети, а туда же, учить», — думала Пелагея. Все здесь было ей интересно. И класс, куда привела их Лина Николаевна, оглядела с любопытством. Все оглядела — и щербатенький пол, и стены в пестреньких веселых обоях, и новенькие, но уже успевшие пострадать от перочинных ножей (конечно, мальчишки старались) парты, и портрет Ильича над исписанной мелом доской. Вождь был изображен в простецком виде — в кепчонке, с добрым прищуром глаз. В детстве Пелагея три зимы ходила в школу. Едва-едва, бочком будто, но все же была прилеплена она в свое время к школьному мирку. И теперь сравнивала то, что было, и то, что есть, вспомнила себя восьмилетней крохой с босыми, в цыпках, ногами, в замызганном, штопаном-перештопаном ситцевом платье, с чернильницей-невыливайкой, зажатой в грязном кулачке. Те, что ходили в школу вместе с Пелагеей, были и потише этих, вставших ей навстречу девочек, и не носили они нарядной формы — коричневых платьев с белыми фартуками.

«Вот ведь вы какие справные — полненькие да грудастенькие, — думала Пелагея, опускаясь по знаку Лины Николаевны на стул за учительским столом. На столе, как и в директорском кабинете, поблескивал графин с водой и лежал толстый карандаш. — Павы писаные, девки что надо, невесты совсем... Да, крупный пошел молодняк нонче, правильно говорят по радио, в газетах пишут, что... как ее?.. это самое...»

И, не вспомнив мудреного слова «акселерация», чувствуя на себе въедливые взгляды девочек, Пелагея вдруг засмущалась, заерзала на стуле, который теперь казался ей неудобным и жестким. Правда, успокаивало то, что Маринка и в самом деле сидела рядом, небрежно щурилась на школьниц. Понимала свое положение. Была она не сбоку припека, не бесплатное приложение к Пелагее, не просто дочка ее, а и сама по себе кое-что значила: известная в колхозе доярка, хотя и молодая еще. Лине Николаевне, конечно, ничего не оставалось, как посадить их вместе за почетным учительским столом, но в последнее мгновение она изловчилась-таки и подсунула Маринке стул похуже Пелагеиного, обшарпанный, с расшатанными ножками, подчеркнув тем самым, что полностью равнять гостей она все же не намерена.