Дивные пещеры

…И вот наконец до прихода московского поезда осталось всего несколько минут, он, Громов, стоит на перроне, улыбается, принимает цветы и одновременно укрощает взглядом находящуюся на грани истерики Леночку.

«Только не приходи провожать», — предупреждал главный инженер. Кассирша пообещала, но все же не выдержала, пришла.

Начались речи. Говорил заместитель Громова. Он говорил, что Евгений Семенович был талантливым организатором, отличным инженером, замечательным человеком. Заместитель произносил слова горячо, искренне. Громов знал, почему он так говорит. Заместитель радовался, что теперь становился главным инженером.

Держал речь и начальник райпотребсоюза, который достал Евгению Семеновичу капитанский китель. У этого проскальзывали печальные нотки. Громов обещал ему для нового дома списанную котельную, и вот теперь котельная горела синим пламенем.

Говорил еще кто-то. Громов слушал вполуха, поглядывая в сторону, откуда должен был появиться поезд. «Как на похоронах. Все фальшиво», — думал Евгений Семенович.

Единственный человек, который, наверно, искренне, бескорыстно жалел, что Громов уезжает из Петровска, был директор завода Иван Иванович Смыслов. Перед отъездом Евгений Семенович зашел к нему в больницу попрощаться. Ивану Ивановичу стало лучше. Он уже ходил по палате и чуть не расплакался, увидав Громова. Они посидели, помолчали.

— На заводе все в порядке, — сказал Евгений Семенович. — Вот только дача новая сгорела. Халатность строителей. Пришлось списать.

— Ну зачем тебе столица, Женя? — Иван Иванович первый раз назвал своего помощника по имени. — Ведь дело не в городе и должности. Лишь бы жилось хорошо. Разве тебе было плохо с нами?

— Хорошо, — ответил Громов, добавив в душе; «Пропади вы все пропадом».

— Эх, Женя, Женя… Все бежим, бежим… А зачем бежим, куда бежим? Все ищем, где лучше. Лучше, как известно, там, где нас нет. Человек должен делать лучше то место, где сам живет, а не бежать в поисках чего-то более соблазнительного.

— Все правильно, — сказал Евгений Семенович. Ему уже надоел визит, и главный инженер украдкой поглядывал на часы. — Только это все теория, а на практике получается…

— Так надо делать теорию практикой.

«Вот ты и наделал себе инфаркт и паралич, старый дурак», — подумал Громов, а вслух сказал:

— Так я пойду, Иван Иванович… Поезд скоро. Рад, что у вас все хорошо…

— Ну иди, только смотри, как бы хуже не было…

— Не будет хуже, — вслух сказал Евгений Семенович («Тьфу, тьфу», — про себя).

— Если что — к нам…

«Скорее под поезд», — мысленно ответил Евгений Семенович. Они поцеловались. Потом Смыслову стало плохо с сердцем, прибежала сестрами Громов торопливо ушел.

«Да, Смыслов — мечтатель, романтик. Такие тянут воз, пока не упадут. Ничего не видят, не понимают в жизни. Умрет старик через пару месяцев», — думал Громов, поглядывая в сторону юга.

— Идет! — заорал кто-то.

Послышался свист, потом стук колес подходящего состава. Духовой оркестр грянул было сгоряча похоронный марш, но потом спохватился и торопливо преобразовал марш в быстрый фокстрот.

Похоронный марш словно ударил Громова. Он повернулся, схватил свой чемодан — все барахло он бросил на квартире, взяв лишь самое необходимое, — и побежал к вагону с номером четырнадцать. Евгений Семенович понимал, что поступает нетактично, невежливо, даже странно, но ничего с собой не мог поделать. Ноги сами несли его — скорее, скорее отсюда!

Толпа побежала за ним. Оркестр сбился с ритма, заиграл растерянно вальс, потом снова фокстрот, сам собой вылез похоронный марш. Дирижер-старичок безнадежно махнул рукой и предоставил своим подопечным играть что хотят.

Пассажиры прибывшего поезда с удивлением высовывались из окон, волновались…

— Что здесь происходит?

— Кого-то хоронят.

— Тело будут грузить? Разве можно мертвое тело грузить в пассажирский поезд?

Громов единым духом вскочил в вагон. Кто-то подал ему чемодан, охапку цветов. Поезд тут же дернулся. Перрон поплыл. Оркестр наконец сориентировался и грянул быстрый фокстрот. Толпа закричала, побежала по перрону.

И вдруг вперед вырвалась Леночка. С побелевшим лицом, сцепив зубы, она бежала рядом с вагоном. Поезд набирал скорость, а она все бежала и бежала, не отрывая глаз от лица Громова.

Потом все-таки отстала. Замелькали знакомые домики, гордо проплыла телебашня. Громов с удовольствием смотрел в окно. Ему нравилось, что наконец-то все это уплывает, проваливается в тартарары.

Кто-то дотронулся до плеча Евгения Семеновича. Он резко обернулся. Это был член комиссии сморчок-очкарик Володя.

— Разве вы еще не уехали? — удивился Громов.

— Как видите. Сидел в гостинице, читал.

— Что же вас задержало? Наверно, влюбились в кого-нибудь, — пошутил Евгений Семенович.

— Представьте себе, не влюбился, несмотря на все ваши усилия… Читал документы. Очень любопытны документы вашего завода.

— Что это значит?

— То и значит. Поговорим в Москве.

Что-то неприятное поползло по позвоночнику Евгения Семеновича, поцарапало душу, будто всхлип похоронного марша.