Длань Господня (СИ)

— Господин Сыч ушел бы, он этих дуроломов так покидал на пол всех вместе с офицером, сам побежал из кабака, но стражники, паскуды, стали кричать, что бы держали его, а тут в дверях как раз лесорубы оказались, ему никак через них не пройти было. Схватили его. Били, — продолжал лопоухий, не забывая про фасоль.

Вот так вот. Волков на сей раз даже не знал, что и делать. Признаться, растерялся даже. Фриц Ламме, эдакий похабник, хитрюга, подлец, такой грязнуля, что вонял невыносимо иной раз, еще и вшей носил. Пьяница и бабник, игрок в кости, а может, и вор, а вот его нет, и кавалеру словно глаз выбили.

Лопоухий Еж уже и фасоль доел, тарелку отодвинул, а Волков все молчал в растерянности.

— Господин, так что делать будем? — спросил его, наконец, лопоухий.

— Еж, Сыч, Малек. У вас всех, у судейских, клички как у собак или бандитов? — спросил вдруг Волков.

— Так уж повелось, — отвечал лопоухий Еж. — Всегда так было.

— Имя-то у тебя есть, господин Еж? — все еще он словно пытался не думать о деле серьезном, словно хотел говорить о пустяках всяких ненужных.

— Есть, господин, кличут меня Гансом. Я Ганс Круле из Малена. Но привычнее мне, когда зовут меня Еж, господин. Так лучше, господин. Так мне привычнее.

— Ладно, Еж, — кавалер стряхнул с себя оцепенение, Сыча, конечно жалко, людей и соратников всегда терять жалко, даже если ты их не знал, но дело не было кончено. — Ты скажи-ка, Еж, мне вот что. Кантон собирается со мной воевать?

— С вами? — как будто удивился лопоухий, как будто в первый раз это слышал. — С вами да, конечно, их ландсраат, земельный парламент, выделил сорок флоринов на райслауферов[4].

— Что ты несешь? — не поверил Волков. — Они что, против меня собираются еще и наемников нанимать? У них и своих людей много, без труда и тысячу смогут набрать.

— Да, господин, было так, да на той неделе король еще призыв объявил, прислал денег, многие из местных подались на юг воевать за короля.

Волков даже перекрестился, хоть какая-то хорошая новость:

— Славен будь, Господь милосердый.

Еж тоже перекрестился и продолжил:

— Аминь. Так они уже начали наемников собирать.

— Начали? — задумчиво переспросил кавалер.

— Да-да, начали уже, — говорил лопоухий.

— Сорок флоринов, говоришь?

— Да, господин. Сорок золотых.

— Из других кантонов людишек набирают?

— А откуда же еще?

— А горцы — солдаты дорогие, больше двух сотен на месяц им на такие деньги не нанять, — вслух размышлял Волков. — Или сотню на два месяца.

Он посмотрел на Ежа. Только кавалер глаза на шпиона поднял, как тот, кажется, сразу понял его взгляд. Лицо лопоухого стало сначала испуганным, а потом и жалостливым сразу. Чуть-чуть и заплачет.

И Волков знал, отчего так. Он полез в кошель, достал оттуда гульден. Повертел его перед носом Ежа:

— Вот, что я тебе скажу, Ганс Круле, по прозвищу Еж. Ты сам понимаешь, что не могу я сейчас без глаз остаться, война идет ко мне, и мне очень нужно знать, сколько людей хотят нанять, сколько их будет всего. Понимаешь, Еж? Ты мой последний глаз на том берегу.

— Господин, уж больно опасно там стало, — морщился шпион, поглядывая на столь близкое к нему золото, — господина Сыча и Малька палачи начнут кромсать, так они и про меня вспомнят. Искать будут. Схватят меня, господин.

— Нет у меня сейчас больше никого, понимаешь? — говорил кавалер, кладя золотой на стол перед лопоухим. — Нет никого, некого мне туда послать. На тебя вся надежда.

— Эх, — Еж сгреб деньгу, — ладно, попробую. Ей Богу, господин, схватят меня, золото свое все равно, что в реку бросаете.

— Ты осторожней будь.

— Да уж придется.

Еж встал.

— И если будет возможность, узнай, куда они Сыча дели.

— А тут и узнавать нет нужды, в столицу кантона их повезли, в Шаффенхаузен.

— Точно?

— Точно-точно, конечно, я слыхал, что там лучшие палачи кантона, — заверил кавалера Еж.

Глава 33

Думай о Сыче или не думай, плач, злись, грусти, а дни, как Богу угодно, дальше идут. Жалко Сыча, как без глаз остался без него, но дела-то нужно было делать. За него, за господина, эти дела делать никто не будет. Хотелось бросить все и забыться, но он звал монахов к себе, те брали бумаги, чернила, перья, шли к сундукам, садилась с ними рядом, начинали считать, что в них осталось.

Словно мало ему было потери Сыча, так еще одна печаль выявилась. Дело с деньгами было еще хуже, чем он думал. От гор серебра только пустые мешки остались, на дне валялись. Золото, то золото, что он занял у банкиров, купцов и других патрициев Малена, было все цело. А вот из того, что он вывез из Хоккенхайма, он уже потратил немало. Было у него больше четырех сотен золотых монет, а осталось всего триста шестьдесят. И дело шло к тому, что будут и дальше они тратиться и тратиться. Если другим офицерам он жалованья не платил, землей откупился Пруфу и его людям, то всем людям Рохи надо хоть немного, но платить, а еще корм им надобен, а едят они каждый день. А еще все господа из выезда его, что живут с монахами в старом доме, да еще их послуживцы.