Для метро

Вокруг струится лёгкое, ощутимое кожей, сияние, за ним – пугающий голубой сумрак, выше – рукой подать – отбрасывающее вверх и вниз сотни ослепительных бликов мягко волнующееся текучее зеркало.…

Добраться до него я никак не мог. Казалось, один лягушачий толчок должен выбросить меня на поверхность, но раз за разом я оставался под водой. Нужно вдохнуть.

Пусть здесь. Пусть так.

Значит, всё.

Всё!

Оторванным поплавком я выскочил на поверхность, и воздух оказался самым вкусным лакомством.

Теперь я был взрослым. Я снова тонул. Вот только не знал, куда плыть.

Кстати, тот камень со дна – он высох и оказался обычным булыжником. Досадно было бы подохнуть из-за него. А из-за чего нет? Пожалуй, теперь уже всё равно.

«Пршишти станица – Староместска» – пропел женский голос, искалеченный динамиком.

Мне всегда было неуютно находиться в замкнутом пространстве с незнакомыми людьми. Так и тянет с каждым поздороваться и тяпнуть стременную! Проверенно – не работает, увы. В большинстве своём люди – такие же, как ты сам: совершенно не желают сокращать дистанцию. Да и слава Богу.

На Староместской зашла невысокая, стройная девушка, в синих джинсах, чёрном пальто. На шее сбившийся вязаный шарф в цвет штанов. Пройдя по вагону, встала передо мной. Я покосился на свободное место рядом. Состав тронулся, она толкнула меня коленом, я поднял глаза.

– Привет!

– Привет.

– Я даже не удивлена, что ты русский. Турист?

– Нет. Я живу здесь. Теперь.

– Давно?

– С месяц.

– Значит, почти турист! – усмехнулась она.

– Ну, не скажи! Ты сама где была?! Карлов мост, Вышеград, Староместская???

– Не уверена.

Я чуть подвинулся:

– Присаживайся.

Она смотрела на меня сверху вниз из-под копны светло-русых волос, рассыпавшихся по лицу.

– Ты не маньяк?

– Не уверен.

– Тогда ладно, – она буквально обрушилась рядом.

Вагон чуть покачивался, напротив сидели гордые чешские старушки.

– Ты покажешь мне город, как знаешь его ты?

– Мы на «ты»?

– А разве нет? – ты искренне удивилась.

– Пожалуй, да.

– Что «да»?

Я рассмеялся:

– И покажу, и на «ты».

– Вот и хорошо. Ненавижу условности.

Расстояния между станциями в Праге небольшие. Очень скоро чарующий голос безвестной чешки объявил: «Укончите просим выступ а наступ, двержи се завирае. Пршишти станица – Музеум».

– Тогда рассиживаться нам особо некогда. Даже поговорить пока толком не успеем. Сейчас прыгаем на «линку с» и вперёд!

Вот и Музеум.

– Пошли, – я встал, подал тебе руку. Твоя ладонь была прохладной и слегка влажной.

Мы перешли на Музеум ветки С и остановились на островке перрона. Оглядевшись, ты заметила:

– Отвратительная станция!

– Трудно поспорить, – нас окружал гранитный склеп.

– Плохо, когда архитектор не любит людей.

– А ты любишь? – слегка капризно, но без намёка на кокетство.

– Я не строю станций метро в самом волшебном городе на земле!

– Забавно, – ты рассмеялась, и сразу подошёл поезд, отмеченный красной полосой вдоль всего состава.

Очень просто: красная полоса – красная ветка.

Сели рядом и молчим.

– Что ты читаешь?

– Кастанеду.

– Неожиданно! Странный выбор для девушки. Практикуешь?

– Что за примитивный мачизм? А где мне найти дона Хуана, Тем более, дона Хенаро, когда вокруг одни крокодилы? Так, для расширения кругозора.

– Впервые слышу это от женщины. Я имею в виду «Кастанеду». Большинство уверено, что это слово означает «погремушки».

– Тебе не везло с женщинами…. Но месяц назад и я назвала бы что-нибудь другое.

– Вовремя мы встретились.… А что было бы ответом месяц назад?

Ты на секунду задумалась.

– По-моему, тогда был Гессе «Степной волк». Или Фаулз «Волхв».

– Снимаю шляпу, – я склонил голову.

Ты удивила меня. Удивляла и после. И сейчас удивляешь.

– А ты что читаешь?

– Довлатов. Мне, знаешь ли, ко времени.

– Мастер блестящих банальностей, кажется?

– Он не обижался на это. Здесь всё банально.

– Его приятель Бродский всё-таки сумел как-то…

– Не знаком.

– С ним сложно познакомиться! Но пишет – гениально:

Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам

вдоль берёзовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,

вдоль оврагов пустых, по замёрзшей траве, по песчаному дну,

освещённый луной, и её замечая одну.¹

Ты читала стихи громко, нисколько не смущаясь посторонними, а вот я почувствовал себя не в своей тарелке. Стало неловко, как будто меня публично втянули во что-то постыдное.

– Каково? – ты вела себя настолько естественно, что я со своей неловкостью ощутил себя провинциальным чурбаном.

– Прекрасные стихи.

В самом деле, почему материться на людях удобно, а говорить о Бродском – нет?

Так мы и добрались до «Розтили», станции в конце красной ветки на восточной окраине Праги. Выйдя, ты опять огляделась.

– Как в подземном переходе. Здесь все станции такие … некрасивые?

– До московских им, конечно, далеко. Большинство – невзрачны, некоторые – просто убоги. Но есть такие, каких больше нет нигде – Райска заграда, например.

– Съездим, посмотрим?

– Сейчас?

– Ну, да!