Для особого случая

Так пришло сорокалетие – страшный для одинокой бездетной женщины рубеж, за которым зияла пустота безвестности и отчаяния. Полина стала бояться заглядывать в зеркало – время всё чётче, всё грубее наносило штрихи морщин на её открытое лицо. Взгляд, ещё не потускневший, по-прежнему ярко-синий, то и дело вдруг останавливался, застывал, словно оборачивался внутрь, заглядывал в душу, пытаясь разгадать, разглядеть написанную ей на роду судьбу. Неужели всё? Неужели так и пройдёт жизнь? Но хуже всего было то, что у Полины портился характер. Боже! Как она не хотела становиться похожей на мать! Но рассуждала, успокаивала себя, что Василиса Андреевна прожила полную жизнь, есть у неё и дети, и муж при ней. А уж норов этот от природы, куда его денешь?

В такую вот пору, в предзимье, чьё дуновение чуяла Полина и внутри себя, и по всей деревенской округе, и появился на её пути Иван Кузьмин. Прямой, азартный, откровенный, он не дал ей опомниться, задуматься, усомниться. Заждавшаяся своего счастья Полина потеряла голову, поддалась на все уговоры Ивана, а он умел уболтать, и даже на тайную роспись в ЗАГСе.

Теперь первый угар проходил, сахарок любви медленно растворялся в жгучем кипятке бытовых неудобств, мелких распрей, в выяснении отношений. Уже хорошо познав упорный характер Ивана, Полина еле сдерживала его от решительных действий. С каждым днём это давалось ей труднее и труднее. Совсем беда была, если муж приходил на свидание выпившим. Во хмелю Кузьмин становился неуправляемым и безрассудно смелым.

Вот и сегодня он явился с тем опасным огоньком в глазах и с чекушкой в кармане.

– Любовь и голуби, бля! – Иван закурил-таки. – Всё! Прямо сейчас идём. Пусть попробует выгнать – ты у себя дома. Я т-т-вой муж. По закону! Не имеет п-п-права.

– Нет! Нет! Прошу тебя, – Полина повисла на нём, успокаивая, усаживая обратно на поваленное дерево. – Завтра, хорошо? Я подготовлю их как-нибудь, намекну, пошучу как будто! Да?

Она нежно гладила ладонями лицо Ивана, целовала. Муж отмякал, прижимался, смешно сопел и постанывал от удовольствия. Уговорила, заласкала, усыпила. Оставила его проспаться прямо здесь, в кустах ивняка, на помятом пиджаке. Сама убежала домой, юркнула мышкой на веранду – с вечера сказала, что жара, что ляжет спать в полог. Хорошо всё устроилось, тихо, не заметили её двухчасового отсутствия.

Засыпая, Полина думала, что снова не сказала Ивану про задержку. И ладно, так спокойнее. А то его, бешеного, тогда вовсе не удержать будет. Только что она станет делать через три месяца? Через шесть? Когда живот уже не спрячешь?.. Потом… Завтра… Или через неделю… спать… спать…

Нечеловеческий крик раздался над самым ухом, словно тяжёлым кулаком огрели по голове. Полина взметнулась с кровати, как была, в нижнем белье, босиком бросилась в дом, на грохот, вопли и вой.

Влетела в свою спальню и окаменела у порога.

Посреди комнаты с топором в руке стояла мать. Подол её ночной сорочки, пол, подоконник были забрызганы кровью. Под окном, распахнутым в журчащую сверчками ночь, завывал Иван. Он катался по траве, придерживая здоровой левой рукой изуродованную окровавленную правую.

– Это сон… Это сон… – зашептала она одними губами, отступая назад и проваливаясь в пропасть беспамятства.

* * *

Полина лежала в переполненной душной больничной палате, глядела в стену и равнодушно отколупывала с неё штукатурку.

Беременные молодухи, кто сидя, кто лёжа на своих кроватях, щебетали, перемывая косточки мужикам, похохатывали, шумно и бестолково разгадывали сканворды.

Кто-то подошёл к углу, в который уткнулась Полина, и присел рядом с её кроватью на стул.

– Спишь? – спросил тихо родной голос. – Полюшка, как ты?

Отец мягко сжал её плечо, развернул к себе.

– Нормально я…

– Вижу как нормально.

Отец горестно вздохнул, выудил из кармана брюк пару мандаринок, протянул ей.

– Не хочу, – снова отвернулась Полина в угол. – Ничего не хочу… Я умерла.

– Дед тебе кланялся, – не обращая на слова дочери внимания, продолжал он. – Его взяли под стражу, но, может быть, отпустят на подписку. Если судья утвердит. Рассмотрение то ли завтра, то ли послезавтра.

Отец положил мандарины на тумбочку, туда же поставил пол-литровую банку с куриным бульоном, в котором плавали белёсые ошмётки мяса.

– Это я варил. Не брезгуй… Но дед сам домой не хочет. Не знаю, в общем.

Он посидел молча. Полина всё так же тупо колупала штукатурку.

– Ты тоже домой не торопись, если подержат тут, дак и лучше… наверное.

– Ага…

– Пошёл?

– Не приноси ничего. Я всё равно не ем.

– Тебе восстанавливаться надо, доча, надо есть… Бульончику-то попей, помаленьку, по глоточку.

Этот отеческий зуд страшно раздражал Полину, и она отмахнулась:

– Пошёл, дак иди!

И вслушалась в удаляющиеся шаги отца. И закрыла глаза. И если бы могла, остановила бы сердце.

* * *

Следствие было скорым. Чистосердечное признание, написанное Андреем Яковлевичем, свидетельские показания, показания потерпевшего, всё подтверждало вину старика. Следователь быстренько оформил дело и передал в суд.