Для тебя

В детстве меня подстригала мама… (Стрижет волосы, рассказывает негромко, не спеша). Волосы потом собирала с пола и бросала в горящую печку. Мы жили в городе, но у нас был свой дом, бревенчатый, тёплый, просторный… В доме стояла толстая-толстая печка. Она называлась «груба»… Почему «груба»? Я не знаю. Какое хорошее слово – «Груба»… Гру-ба. Чик-чик. Она стояла посредине нашего большого дома и своими круглыми боками выходила во все комнаты… В одной комнате её бок, и в другой комнате кусочек её бока. Она была горячая-прегорячая, докрасна раскалялась, даже кое-где с неё слезала чёрная краска. Её топили углём. Я сяду на табурет возле грубы, в комнате темно, вечер, по потолку бегают красные полоски, отражаясь из печки. Я сяду, мама ножничками – такие кривые были ножнички, неудобные очень – она меня ими «чик-чик». «Вот и хорошо, – говорит, – доченька…» Потом волосы подметала и бросала в печку, в грубу. И они вспыхивали как порох, трещали, кривились, ломались на огне! Чик-чик. В печку их нужно было бросать потому, чтобы потом не болела голова у доченьки. У меня, то есть… Если выбросить волосы на помойку, то ветер разнесёт их и будет болеть голова – такая примета. Так мне мама говорила. Чик-чик. А у нас в парикмахерской этого не знают. Приходит к вечеру уборщица, подметает волосы – а их к концу дня много-много на полу, всё смешается, куча такая… Чик-чик… Подметает и выносит их в мусорный бак. Печки у нас в парикмахерской нету… Я потом хожу по улицам, вижу женщин со злыми, сердитыми лицами и думаю: вот, вот, вот! Они ходили стричься в нашу парикмахерскую, и сейчас у них болит, болит, болит голова… Чик-чик. Чик-чик… Вы слушаете меня?

Молчание.

ОН (тихо). Я засыпаю…

ОНА. Вот – здрасьте! Я вас утомила? Не буду, не буду больше!

ОН (тихо). У вас такой голос, вы так говорите, что я засыпаю, засыпаю, засыпаю… Вижу перед глазами зелёную ёлку в детстве, в моей комнате, на ёлке фонарики, я совсем маленький, я совсем-совсем маленький, я стою у ёлки, и жду, дожидаюсь Деда Мороза… Страшного, красивого, с пушистой белой бородой, красным носом, жду его, жду… Вот сейчас откроется дверь и с улицы войдёт старый, страшный, добрый дедушка Мороз… А я маленький, а он – большой…

ОНА. Вы были маленький?

ОН. Маленький… Маленький… Маленький… Маленький мальчик… Маленький… (Плачет, не вытирает слёз. Сидит прямо).

ОНА держит руки на его голове.

ОНА. Тихо… тихо… не надо… Тихо… не плачьте… Не надо… Тише, я пока ещё не привела вас в порядок… Ещё немного… Чик-чик. Чик-чик. И ещё чик-чик. Не больно?

ОН (плачет). Больно… Очень больно…

ОНА. Ну, потерпите, потерпите… Ничего, ничего… Ещё немного осталось. Совсем немного. Чик… Ваши волосы я приведу в порядок и будете вы очень красивым… Вы и сейчас красивый, а будете – совсем красавец-мужчина!

ОН (смеётся, вытирает слёзы). Правда?

ОНА. Конечно, правда! Разве я могу врать? А то, что упало на пол, я соберу в карман, в карман, в бумажку, в бумажечку заверну, а потом буду искать печку, найду её, брошу туда ваши волосы и у вас никогда не будет болеть голова. Никогда. Никогда. Чик-чик.

Молчание.

ОН (тихо). Я обманул вас.

ОНА. Зачем?

ОН. Не знаю. Не знаю – зачем. Чтобы вы поверили, что я люблю её. Что без неё жить не могу.

ОНА. Я верю. Чик. Чик. Когда вы меня обманули?

ОН. Когда я сказал вам, что она подстригала волосы мне…

Пауза.

Этого не было. Не было никогда.

Пауза.

Я всегда сам стригу себя. Поставлю зеркало и стригу. Как баранов стригут. Сам себя.

ОНА. Я вижу. И очень, очень неаккуратно.

Смеются.