Для тебя я ведьма

Чего-чего, а испытывать терпение, а тем более силу Пеллегрино не хотелось. Тромольский лес и страстно влюблённые глаза цвета весеннего неба остались в прошлом, а настоящее — безжалостный убийца и безлюдная окраина села – ждали за стеной курятника. Встала и, не чувствуя, как несут ноги, подалась к двери. Шаг, ещё шаг, слепящий свет фонаря — я зажмурилась, прикрывшись рукой.

— Чудесная ночь, синьорина, — Охотник убрал огонёк. — Вы следили за мной?

— Н…не… невольно, — подобрав достойное, а главное, короткое оправдание, опустила голову. Язык почти не ворочался во рту — чудо, что вообще смогла говорить.

Странно бояться быть узнанной синьором Карузо, когда новая внешность Амэно Гвидиче не оставила следа от Амэрэнты Даловери, но тревога вопреки здравому смыслу мерзко лапала душу.

— Мы с вами раньше встречались? — вожак подцепил кончиками пальцев мой подбородок, заставляя поднять голову.

Ресницы несмело вспорхнули, и я встретилась взглядом не с жестоким вожаком стаи Охотников, а с первым мужчиной в моей жизни. Пеллегрино, такой же, как в тот проклятый вечер — манящий тёплым дыханием, источающий аромат желания синьор из бронзы, только сегодня он не был одурманен приворотным зельем.

Охотник долго рассматривал меня — заглядывая в глаза, аккуратно касался души, скользил по лицу и шее эфирной щекоткой. Чёрные точки зрачков вожака раздались по бледно-голубым радужкам, пряча за собой отблески тоски. В этом мучительно прекрасном ритуале была та опасная нежность, что я уже чувствовала от Пеллегрино в моменты близости.

— Я видел вас раньше…

— Нет. Не думаю. Мы не могли с вами встречаться, — тараторила, собирая в кучу все «нет» этого мира. — Простите, я случайно здесь оказалась. Заблудилась… Забрела не туда. Мне пора, ещё раз простите.

Я должна была попытаться уйти, хоть и понимала — шансы равны нулю, а на ноль нельзя делить и умножить на ноль – получишь ноль. Уроки синьора Ландольфи дали плоды совсем не вовремя. Вожак сегодня уже отпустил добычу, но не меня, не так, не в этот раз.

Пелле остался у дверей курятника, а я стремительно уносила ноги подальше от ощущений, что пугали почище смерти, но его тихий, растерянный голос, словно кувалдой вбил меня в землю:

— Девушка со шрамом…

Осторожно дотронулась ледяными пальцами до отметины на брови. Я давно перестала замечать широкий рубец: ладони не чувствовали его, когда умывалась, а глаза не видели, когда гляделась в зеркало, но окружающие по-прежнему ловили изъян на моём лице.

— Ваш портрет на рынке Илиси стоит сумасшедших денег, синьорина Гвидиче, — Пелле уже стоял у меня за спиной, обжигая дыханием затылок, — но чтобы купить его мне пришлось вцепиться в раму зубами — пятеро пройдох с тугими кошельками пытались перебить цену. Вы умудрились собрать всех богачей юга на рыночной площади Илиси.

Фавн бы побрал синьора Сальваторе! Это он решил, что слава Ловчим безумия не повредит, и нанял художника. Не помнила название городка, где мы неделю назад останавливались отдохнуть, но именно там Торе пришла в голову «гениальная» идея — запечатлеть наши лица акварелью. Мастер написал портреты, и командир отвалил ему десять кулаков золота за работу, плюс ещё пятьдесят сверху, чтобы тот сделал копии и проехался по рынкам. Каждый портрет снабдили серебряными табличками с гравировками имён и должностей Ловчих.

Всё вместе — рисунок, изящная овальная рама и блестящий кусочек драгоценного металла с надписью – смотрелись просто шикарно. Думаю, шедевры на рынке собирали немало зевак, а о цене и говорить страшно. Сто семьдесят кулаков золота в святейшую казну — сущие пустяки по сравнению с суммой, отваленной Пеллегрино за моё лицо.

— Портрет синьора Сальваторе вы тоже купили? — опасаясь собственных желаний, не нашла смелости повернуться.

— Нет, — он приятно улыбнулся голосом, — не испытываю страсти к изображениям мужчин, да и не каждая женщина способна дотронуться до моего сердца, а вам, луноликая синьорина Гвидиче, удалось присвоить его.

— О, Великий Брат… — моё тело пробрал озноб.

— Вы дрожите, — развернул к себе и растёр огромными ладонями мои плечи. — Попрошу хозяйку принести одеяло, очаг она не разжигала.

Туман в моей голове разделил Пелле-ублюдка и Пелле-любовника. Беспощадный убийца остался за дымчатой пеленой, видела лишь трепетного до мурашек по спине синьора с бронзовой кожей и прекрасной тёмной шевелюрой.

— Не нужно одеял, мне пора уходить, — через силу выдавила я.

— Останьтесь, прошу.

— Меня станут искать и…

— И командир накажет Ловчую за время, проведённое в компании Охотника, — слишком откровенно закончил за меня Пелле.

Я бы сказала иначе, а Пеллегрино опустил топор на оковы правды, и слова сорвались с его губ, дёрнув звонкие струны моей души. Освободившись от заклинания Эммы, я не стала свободнее, слишком многое держало рядом с Торе: обязанности Ловчей, моя магия, чувство вины.