Для убийства есть мотив

– Прежде чем я сам себя превратил из неотшлифованного алмаза в праздного джентльмена? – забавляясь, уточнил он. – Краснеете вы очаровательно, моя дорогая, но совсем не умеете лгать. В сущности, вы правы: я побывал в неприятных местах, где мне самому было немного… не по себе. Хотя бы в те моменты, когда хотелось жить, а мне обычно хотелось. Вероятно, – лукаво добавил Мартин, – именно поэтому из меня получился такой хороший убийца!

– А теперь вы приобретаете непомерное эго преуспевающего актера, – укоризненно парировала Лидия, но ее колкость не достигла цели.

– Да, я сам в это верю, – подтвердил он. – Кстати об убийстве: мне показалось, будто на вчерашней репетиции Полин Конрой была близка к нему.

– Она считает, что вы умышленно старались переиграть ее и присвоить лавры, принадлежащие ей по праву.

– Бедная Полин! Как единственный профессионал среди нас, она относится к себе со всей серьезностью! Видимо, твердо вознамерилась приложить старания, чтобы пьеса имела успех. Наверняка созвала на премьеру половину лондонских критиков. Вообразила, что сумеет убедить их, будто они нашли на деревенской вечеринке новую Сару Бернар!

Лидия улыбнулась:

– Насколько я понимаю, под премьерой вы подразумеваете единственное представление! Но признайтесь, Мартин: игра в пьесе об убийстве вряд ли способна развлечь вас. Неужели вы не пресытились здешней жизнью? И не находите ее невыносимо скучной?

– С какой стати? – возразил он. – Я веду весьма комфортное существование. У меня есть все, что требуется: книги, музыка, мои исследования. И порой, когда возникает потребность развеяться, – поездки за границу.

– Поездки – с какой целью? Откапывать древние заплесневелые кости в какой-нибудь пустыне?

Воэн откинулся на спинку стула, и его звучный голос дрогнул от неподдельного удовольствия:

– По-моему, вы прилагаете лишние усилия, пытаясь извлечь эту устрицу из раковины. Мне нравится откапывать древние заплесневелые кости в пустынях. Это доставляет удовольствие. В любом случае кости способны поведать немало увлекательных историй. Рассказать, как выразился поэт, «о черных днях былых невзгод, о битвах прежних дней»[1]. О ночных разбойниках, ради обогащения готовых осквернять могилы; о великих правителях, погребенных в окружении свиты и всевозможных вещей, какие им могли понадобиться в загробной жизни, – уже готовых, вложенных им в руки. Только не подумайте, дорогая моя, что я сам древнее ископаемое и меня интересуют лишь пыль и прах тысячелетней давности.

Он поднялся, подошел к окну и отдернул тяжелые бархатные шторы. В темноте, яркие, как звезды, в беспорядке осыпавшиеся с небес, виднелись огни старинных домов, разбросанные – выгоды ради, однако строителем, питающим как минимум давнее почтение к приличиям, – среди красот Далмеринга.

– Невозможно заскучать – или даже превратиться в ископаемое, – когда вокруг так много всего, что можно видеть, слышать и изучать. Взгляните: за этими освещенными окнами – живые люди. Вот, к примеру, окно Полин Конрой, раз уж мы о ней упомянули. Что она сейчас делает? Возможно, репетирует свои реплики перед зеркалом. А вон там, слева, – свет в доме, где всю неделю живет Карен Хэммонд, и по выходным появляется Филипп Хэммонд, решив отдохнуть от дел. Что-то теперь поделывает Карен? Примеряет новую шляпку, которую супруг купил ей в городе утром?

Откуда нам знать, в какие странные существа превращаются наши соседи после того, как уходят в дом и закрывают за собой двери, отгораживаясь от мира? Что думают и говорят люди за этими безобидными с виду фасадами? Нас окружают характерные атрибуты драмы – десятка два человеческих существ, и все любят, ненавидят, смеются, плачут, как те люди, некогда одушевлявшие заплесневелые древние кости, которым вы отказали в этом праве при их жизни много веков назад.

Лидия изумленно смотрела на него, слегка приоткрыв рот, захваченная его воодушевлением, хотя и заметила старания приглушить его. Прежде она никогда не видела Мартина в таком расположении духа.

– Устрицу не понадобилось выманивать долго, Мартин. Вы почти растрогались.

– Это была моя речь в защиту, – пояснил он, задергивая шторы и поворачиваясь к Лидии. – Кости – лишь часть истории. Вспомните Поупа: «На самого себя направь ты взгляд»[2].

– «Всемирною загадкою представ», – подхватила она.

– На самом деле не такой уж и загадкой, дорогая моя, – произнес Мартин, и голос его прозвучал серьезно. – Все те же чувства живы и по сей день. Вы спрашивали, не скучно ли мне тут, в Далмеринге. Здесь мне еще ни разу, ни на минуту, не становилось скучно. Из всех мест, знакомых мне, Далмеринг – самое прекрасное. И вы понимаете почему, Лидия. Все это время здесь находились вы. Знаете, что я влюблен в вас?

– Да, – тихо ответила она. – Знаю. Мне жаль, Мартин…

На его лице проступило раскаяние.

– Я не хочу, чтобы вы жалели, Лидия. Я не намерен становиться «мертвецом на пиру». Просто… я ничего не смог с собой поделать. Я вообще собирался промолчать… сказать только, что считаю Фарранта везучим человеком, и надеюсь, что вы будете очень счастливы.