Длинная тень греха

— Это все для того, чтобы имен не перепутать! Точно! А я-то… А я-то всегда задумывался, отчего да почему… Представляешь, у молодого человека за вечер три или четыре девушки! Разве запомнишь, как их всех зовут?! Да никогда! И вот для того, чтобы не путаться в их именах, и было заимствовано из-за океана это имя собственное: Детка!.. Звонит он ей или она ему на следующее утро. Как дела, детка? Отлично, малыш! Пойди вспомни, после угарного вечера, с кем и как ты был… Я за сегодня у тебя который по счету, детка?!

Он пьян, как скотина! Хабаров понял это, лишь сказав ей гадость.

Или сделал это умышленно? Специально надирался и ждал, когда поплывут мозги, раскрепощаясь? Хотел же!..

Признайся самому себе, Хабаров, хотел ее уязвить. Хотел намеренно сделать ей больно. Чтобы не смотрела на тебя с такой терпимостью и пониманием. Чтобы не была столь красива и бесшабашна. Чтобы не смела так неосмотрительно знакомиться с мужчинами на остановках и приводить их в свой богатый дом.

Наивная или глупая? Глупая или наивная?

Разве можно доверяться чужому человеку?! Родному нельзя, это он теперь точно знает, как никто. А чужому, так тем более!

В хрустальной вазе на рабочем столе денежные купюры достоинством в пятьсот рублей. Сколько точно, он не понял, но что не одна — это точно. На открытой полочке одного из шкафов рассмотрел золотую цепочку, безалаберно брошенную, да пару сережек и колечко.

Да одного взгляда достаточно, чтобы понять: в этом доме есть, что взять. И это, не считая главного приза — хозяйки.

А она его прямо с остановки и прямо домой.

— Нельзя быть такой дурой, Олеся!!! — проговорил он строго, снова замотав головой, стараясь избавиться от хмеля. — Ты очень уязвима сейчас, понимаешь? Я здоровый и сильный, а ты слабая и хрупкая. Да еще и дура вдобавок! Мне же ничего не стоит тебя сейчас…

Она заплакала?!

Хабаров остолбенел от неожиданности. И глянул на нее испуганно, мгновенно просветлевшим взглядом. Точно, заплакала. Тихо, без истерик и всхлипов. Сгорбилась, обняв себя руками, и молча, глядя в окно, плакала.

Слезы крупными горошинами катились по щекам, таким нежным на ощупь, он же знает, пробовал. А она не делала попытки их утереть.

— Господи, что я говорю?! Что вообще я здесь делаю?! — Поставив локти на стол, Влад обхватил голову руками. — Прости меня, Олеся! Прости великодушно! Я уже ухожу… Прости!

Он встал и сделал пробный шаг из-за стола. Пол неуверенно покачнулся вместе со стенами. А вместе с ними качнулась и поплыла куда-то в сторону Олеся, сгорбившаяся за накрытым для него столом.

За что, спрашивается, девушку обидел? За то, что обидели его? Она-то тут при чем?..

— Прости меня, пожалуйста! — пробормотал он, старательно выговаривая слова, пошел к выходу, но на полпути остановился возле нее и погладил по плечу, еще раз повторив: — Прости меня, пожалуйста! Я не должен был… Не имел права… Ты здесь совершенно ни при чем.

— А кто?! Кто при чем, Влад?! — она зачем-то ухватила его пальцы и сжала, удерживая.

Зачем остановила? Зачем?! Пускай уходит! Пускай ищет свою правду в своем придуманном незаплеванном мире, за высоченным забором из нравственности и ханжества.

Презирает ее? Пускай презирает! Ей плевать… Почти плевать!

Он уйдет, а она позвонит Дэну. И проведет с ним остаток дня и всю ночь. Они станут пить пиво, нюхать крэк — она попробует, невзирая на отвращение, — и трахаться станут до звона в пустой башке. А наутро она пойдет на работу и всегда будет делать вид, что не заметила сальных поглаживаний своего брюхатого шефа. Он будет гладить ее по коленкам и заднице, а она с невозмутимым видом будет наливать ему кофе. Потом выйдет из кабинета и тут же забудет, в каком именно месте ее касались гадкие жирные пальцы. Он же никогда не идет дальше этого, так чего кипеть негодованием?..

А Хабаров пускай катится ко всем чертям! Не получится из него того героя, который ей был так нужен. Не получится, как ни крути! А то, что внутри у нее все горит сейчас и плавится, так это…

Черт его знает, почему и из-за чего это! Но пройдет оно, непременно пройдет. Вот как только уйдет Хабаров, и она позвонит Дэну, так сразу все и пройдет.

Но Хабаров все почему-то медлил. Продолжал стоять, тиская ее плечо, а потом и вовсе упал на колени, пристраивая свою голову на ее коленях. Допился, называется?

— Я не должен был тебя обижать, девочка. — бормотал он придушенным голосом. — Не должен был! Ты хороший человек, наверное. Я — дрянь! Даже собственная жена… Собственная жена заявила мне об этом. А мы прожили пятнадцать лет с ней! Это не час знакомства. Это целых пятнадцать лет… Дрянь, говорит, ты, Хабаров. Пустая, ничтожная дрянь, о которую даже ноги утереть стыдно. А ты меня домой к себе привела, Олеська.

Он уже ничего почти не соображал. Не соображал, что говорил. Не понимал, что делал. Каялся в чем-то. За что-то извинялся, поглаживая ее коленки, упакованные в джинсу. Потом шел, ведомый ею, и падал куда-то вниз со странным ощущением щекочущей пустоты в животе. Падал со странным хрустом и болью. Или это во что-то его спина упиралась.

Ничего не понимал, что говорил, что делал…