Длиннохвостый ара. Кухонно-социальная дрр-рама

– Из мамонта. Замороженного. Доисторического. Лежал себе в вечной мерзлоте, и вот – откопали, разморозили, ощипали, гузки отдельно, копыта отдельно, и назвали «Золотой гребешок» – выдала Нина, и Олег подумал, что она, как всегда, права – нагетсы были жесткими как копыта и напоминали по вкусу куриные перья. То есть, перья Олегу есть не доводилось, но он был уверен, что вкус у них именно такой, как у Инкиных нагетсов. В панировке из сыра с истёкшим сроком годности – кто же их в свежем сыре панирует? Только его Нина…

Давно наступила ночь, а они всё сидели на кухне – вдвоём, если не считать молчаливого ара. Нина жаловалась мужу на загубленные визитами Глинских выходные.

– Банку икры принесут, а сожрут немеряно… И ведь не скажешь ничего, и не выгонишь. С утра как белка в колесе кручусь, стирка, готовка, уборка, света белого не вижу, а вечером гости заявятся… Через неделю Восьмое марта, опять придут…

Нина вздохнула так, что с попугайной клетки упал платок. Попугай не спал – беспокойно переступал по жёрдочке, таращил глаза, молчал и слушал.

– Ни фига не говорит. Сколько Танька с ним возилась, сколько времени на него убухала, и ни фига. Поднасрали Глинские, – сменил тему Олег. – Не придут. Теперь наша очередь гостевать. Ты лучше подумай, что мы Инке подарим на восьмое марта.

– Собаку! Ротвейлера, или кане корсо, или бразильскую филу, – предложила вредная Нина.

– Ааах-хах-ха! – захлебнулся смехом Олег. – А было бы забавно… Ротвейлера нельзя, ни в коем случае. Тогда они нам крокодила подарят. Нильского. Вместе с ванной.

Нина замолчала, переваривая информацию. Вопрос о подарке больше не поднимался.

А перед праздниками у Глинских заболела бабушка, Инкина свекровь. Врач настоятельно рекомендовал больной постельный режим и тишину. Так что выбора не было – отмечать Восьмое марта решили у Сапагиных.

– И за что мне наказание такое! Новый год у нас, Двадцать третье февраля у нас, Восьмое марта – у нас, сколько же можно! – набирала обороты Нина.

– Нин, ну что ж делать-то, у них бабушка болеет, ей покой нужен…

– Заступник! То у них ремонт, то бабушка… Ладно, звони. Всё равно уж…

Гостенёчки дорогие…

Глинские приехали к обеду. Нина заставила себя улыбнуться, расцеловала в обе щеки Инну и обняла Сергея, который, выудив из левого кармана баночку икры, а из правого – баночку крабов «Хатка», хитро улыбнулся.

– Наша с Инкой доля. Не с пустыми руками пришли…

– Да что ж… Какие счёты! Проходите, соскучились, наверное, по своему ара?

– Он не заговорил у вас? Нам в магазине сказали, обязательно заговорит. Ара легко учатся, всё на лету схватывают. Они могут на нескольких языках говорить! Нам в магазине сказали.

– Ну, в магазине всё знают, в том числе и языки, – не удержалась Нина. – Русский устный и русский письменный.

– И русский матерный! – прыснула Инна.

Тем временем Танька с Вовкой принесли с кухни клетку с ара и торжественно водрузили на подоконник.

– Молчит, словно воды в рот набрал! В клюв то есть, – пожаловалась Танька, и Глинские принуждённо засмеялись.

Наконец, поздравления были произнесены, букеты поставлены в вазу, подарки вручены «прекрасной половине человечества». Нине достались её любимые духи «paco rabana», Таньке новые джинсы, в которые она немедленно влезла и которые пришлись впору, и кулон из прозрачно-голубого топаза на серебряной цепочке. Кулон красовался у Таньки на шее – к зависти ара, поглядывавшего на топаз чёрным глазом. Улучив момент, Танька показала попугаю язык. Ара на её выходку не реагировал и вертел хохлатой головой, оглядывая окрестности. Наконец, ему это надоело: всё было осмотрено – и вид из окна, и уставленный яствами стол, и нарядно одетые гости, которые хрустели аппетитно зажаренными цыплятами, обмакивая их в ореховый соус, заедая лавашем и облизывая пальцы, хвалили хозяйку и напрочь забыли о попугае.

Вот сейчас и вспомнят…

Какие счёты…

Ара традиционно откашлялся Танькиным голосом (гости и хозяева дружно рассмеялись, Танька зло сверкнула глазами, а Вовка захлопал в ладоши от восторга) и неожиданно выдал: «Какие счёты. Гостенёчки дорогие. Доррогие. Банку икры принесут, а сожрут немерено».

Олег подавился лавашем и мучительно закашлялся. Инна похлопала его по спине. Танька улыбалась счастливой улыбкой (Глинским казалось, издевательской): заговорил! научился всё-таки! Танькина мать с тихим отчаянием смотрела на вытянувшиеся лица «гостенёчков» и медленно наливалась краснотой.

– Сама виновата. Прикормила. Инка нагетсами накормила, чёрт-те из кого! – доложил присутствующим ара.

Наступила очередь Олега прятать глаза и теребить бахрому на скатерти. Селёдка, наколотая на вилку, так и осталась нетронутой. Олег сидел словно Посейдон с трезубцем – в нелепой позе, которая никому не казалась нелепой. Гости остолбенело уставились на клетку с попугаем.

– Стирка-уборка-готовка… – пожаловался ара Нининым голосом. Танька набросила на клетку платок.

– Света белого не вижу! – орал попугай из-под платка. Инна с Сергеем не выдержали и захохотали.