Длинные дни в середине лета

идти мимо, магазина, Одному ему с этой массой было не справиться, и мы с

Мандарином вернулись и тоже кричали. Занятие малоприятное.

А Грач как обалдел. То ли застоялся, то ля власть так его опьянила —

вещает на всю округу. Нас, конечно, тоже ругают последними словами. А

Грач тем, кто потише, кто спокойно спрашивает, почему новый порядок,

доверительно сообщает, что в магазин завезли импортные кофты и поэтому

стеречь приказано особенно строго. Самым покладистым он шепчет, что

записывать на кофты будет он лично в шесть часов утра.

— А ну отходи! —для конспирации он тотчас переходит на крик. —

Часовой есть личность неприкосновенна я, а также знамя и хоругвь!

Последнее уже совсем не по Уставу, и Мандарин опять делает ему

замечание.

Но к восьми, когда я заступил, поток женщин уже иссяк. Помощи не

требовалось, и Грач пошел чесать Мандарину пятки, чтобы разрешил

поспать. Я постоял на опустевшей тропе войны, решая, что буду делать,

если на ней кто-нибудь появится.

Кричать не хотелось, но и не кричать тоже нельзя — Мандарин и Грач

подумают, что я испугался, скажут, что роняю марку. Но, с другой

стороны, если я начну кричать, едва ли они прибегут мне на помощь —

Грач хоть сидя, но дремать будет, а Мандарину это орево тоже надоело.

Получается, что, не желая осрамиться в их глазах, я окажусь без их

поддержки. А если сделаю так, как им удобнее, то есть не закричу, то они

меня дружно запрезирают. Ничего себе, коллизия! В стиле греческих

трагедий — что бы ни сделал герой, он все равно обречен. Вот ведь какой

грецкий орешек!

Но, наверное, и в греческие времена существовал такой расчудесный

выход, как компромисс. Это когда не делаешь ни того, ни другого, а

велишь закладывать колесницу. По-русски это звучит так: «Плохи твои де-

ла, Иван-царевич! Садись на своего Серого Волка и катись к ядрене фене!».

Рассуждая таким образом, я оставил эту тропу и решил отдать все свои

силы охране пустых ящиков, которые сложены с другой стороны магазина.

Ящики явственно белели в наступавших сумерках. Они лежали тихие и

спокойные, кричать на них не требовалось, и можно было присесть и

закурить. Так как ужин уже кончился, барак стоял темный и никаких

провокаций с этой стороны не ожидалось. Хотя, конечно, нельзя было

забывать предостережений полковника Логинова, который вел у нас войну

на первых двух курсах, о возможности нападения с внезападной стороны.

Так сидеть можно было долго, если бы не опасность уснуть.

Прегрешение наверняка бы осталось без последствий, если не считать

визгливого мандариновского мата — дежурный - едва ли захочет проверить

наш пост. Но важен был принцип, уже вошедший в сознание, — не

выступать. Не тянись и не отставай — и тогда служба будет идти сама, и ее

тяготы, показавшиеся сначала невыносимыми, станут вполне сносными

правилами игры. Вот ведь голодали мы в первые дни, Трошкин с

ввалившимися щеками торчал все личное время у продовольственной

палатки в надежде перехватить пятерку или пряник в натуре. А сейчас

научно обоснованные нормы нас уже вполне устраивают. Если мы

пробудем здесь еще месяца два, то каждый наест себе будку, как у солдата

срочной службы.

Главное —не нарушать эти правила. Конечно, Мандарин сатрап,

чинодрал и офицерский прихвостень, но раз сказано, что через два часа по

два и без сна, то так оно и будет, даже если веки придется держать под-

порками. А посему пойдем посмотрим, как выглядит фасад объекта,

именуемого в целях маскировки промтоварным магазином, не ведет ли кто

под него подкоп и не накапливаются ли здесь силы для штурма. И, что тоже

важно, не повредила ли какая-нибудь собака пластилиновую печать на

двери, что грозило бы нам всем вместе и каждому в отдельности губой

тотчас и другими неприятностями впоследствии.

Печать была цела. Темные силы, если они и замышляли что-то на этом

участке борьбы, полностью растворились в их любимой темноте и не были

видны без приборов ночного видения, и это делало их особенно опасными и

требовало повышения бдительности, роста боевого мастерства и полной

политической зрелости.

В этой тишине и темноте, словно специально для того, чтобы отвлечь

наше внимание от выполнения боевой задачи, сверкал и гремел барак. Все

окна были открыты и двери тоже —а барак был устроен так, что дверей в

нем было штук десять, и в освещенных квадратах и прямоугольниках под

соответствующий крик мелькали женские головы, плечи, руки. Всего этого

было так много, а ты стоял в темноте такой одинокий и незаметный, что

исчезала реальная ситуация и можно было думать, что барак напротив — это

не общежитие поварих, продавщиц, прачек и т. д., а, например, такой

особый зверинец, где их показывают с наступлением сумерек за умеренную