Длинные руки нейтралитета

Пока экипаж трудился, вычерпывая воду парой черпаков, ахнула вторая пушка и почти сразу вслед за ней третья. Вот она-то наделала дел больше других.

– Рука! Убили! Помогите, братцы!

Молодой матрос Игрунков изо всех сил жмурился, чтобы не видеть того, во что картечина превратила руку выше локтя. Собственно, руки уже почти не было: то, что от нее осталось, висело на остатках кожи и чудом уцелевших связках.

Боцману даже не понадобилось отдавать команды: товарищи все сделали сами.

– Перетягивай же, да плотнее! Тришка, на-ка, хлебни винца. Да придерживай руку, мать твою якорем!

Баркас, вздевши нос, набрал самый полный ход, уходя от преследования. За кормой вздымался огромный, выше транца, бурун и тут же опадал: «Гладкая вода» работала исправно. Однако от погони отрывались медленнее, чем хотелось бы.

Кроеву незачем было вмешиваться в заделку повреждений в оказание первой помощи раненому: там справлялись и без него. Командир баркаса напряженно вглядывался в освещенный луной борт неприятельского парусника. Боцман не был артиллеристом, но суету на шканцах видел отлично. Плохо различимые и потому с виду нестрашные рыльца пушек еще можно было разглядеть, но при таком освещении их поворот в сторону цели не засек бы никто.

Раненого уложили на дно баркаса. Игрунков громко стонал. Его подбадривали:

– Ты не переживай, Триша, до госпиталя доставим, а там Марья Захаровна возьмется.

– Она дело знает, эт точно. Да взять хоть унтера Зябкова…

Ближнее к баркасу орудие пыхнуло облаком дыма, через пару секунд донесся звук выстрела, но наводчик подкачал: картечины хлестнули по воде далеко за кормой. Все же артиллеристы с «купца» – совсем не то же, что умелые вояки с боевым опытом. К тому же скорость баркаса сильно недооценили.

Почему-то две другие пушки так и не выпалили. Никто из экипажа баркаса не угадал причину. Таковая, конечно, существовала. Кораблик ушел далеко вперед; в результате бортовые орудия не имели возможности взять русский баркас на прицел. Турецкий артиллерист увидел диспозицию и отказался от напрасной траты зарядов. Среди русских моряков не нашлось такого, кто бы расстроился от подобного оборота дел.

Кроеву пришлось заложить порядочный крюк, выйдя в открытое море. Из-за этого в порт пришли через два часа после выхода из грота. В госпиталь раненого доставили и того позже. Дежурил сам Пирогов; он, увидя характер ранения, тут же отправил Игрункова на операционный стол и ампутировал то, что осталось от руки. Когда Игрункова, все еще не отошедшего от наркоза, отнесли в палату, за окнами уже светало.

А наутро в палату впорхнула разрумяненная с морозца молодая женщина.

– Вот она, Марья Захаровна, – послышался театральный шепот справа, – ежели возьмется руку лечить, то почитай за великое счастие. Свечку угодникам святым поставить не забудь.

Молодуха присела на кровать.

– Ну-ка, что там с рукой… – произнесла она с отчетливо иностранным выговором, – …это тебе, братец, хорошо прилетело… да, не повезло…

В палате нависла гробовая тишина.

– …четыре недели проваляешься, прежде чем новая рука в порядок придет. Теперь будем чинить…

Вся палата разом вспомнила, что дышать можно, и принялась это делать.

Сколь ни любопытны были отдельные раненые, никто не осмелился не то, чтобы подойти – даже лишний раз глянуть на работу госпожи доктора.

Часов ни у кого из нижних чинов, обитающих в этой палате, разумеется, не было, но все поняли, что работа была не из малых. На самом деле Мариэла трудилась почти полный час. Наконец, она встала. Последовали приказы:

– Сейчас лежать. Руку закутают в особую повязку. После этого разрешаю вставать и ходить, но с осторожностью, а руку ни в коем случае не трогать и в ход ее не пускать. Иначе… унтер-офицер Ключевской!

– Я!

– Приглядеть за этим раненым! Сам знаешь, что нужно.

– Слушаюсь, госпожа дохтур!

– Я буду наведываться сначала ежедневно, потом пореже. А теперь посмотрим остальных.

Пока женщина-врач обходила палату, появился нижний чин в не особо белом халате. Он очень быстро и очень ловко намотал кусок полотна на пострадавшую руку, на которую бедняга Игрунков до сих пор так и не осмелился поглядеть.

По уходе всех медицинских чинов палата загомонила: сначала чуть приглушенно, а потом и во весь голос.

– Так что с тобой приключилось, браток?

– Шли на баркасе ночью с грузом, тут чуть ли не нос к носу столкнулись со вражьим парусником. Он нас картечью угостил, мне в руку и прилетело. Больно было – аж жуть, но сейчас уж ничего.

– Никак кость задело?

– Какое там, – послышался уверенный голос за три койки справа, – руку тебе ночью отрезали, человече. Сам слыхал.

Матросик с трепетом глянул на замотанную конечность.

– Как так? – робко спросил он. – Рука ж вот она.

– Так то Марья Захаровна за дело взялась, – разъяснил все тот же авторитет, – она оторванную или там отрезанную руку обратно приклеит. Ну, не сразу во всю силу войдет она, рука-то.

До Игрункова стало доходить:

– Выходит, такая удача пришла, что эта молодка мне руку спасла?